— Да. Прошлым летом его племянница поступала в университет. Он похвастался, что устроит ее, пьян был, наверное. А мой дружок как раз работает в университете, так он рассказывал: «Смотрю, говорит, однажды — стоит Мамед Насир около университета, как отбившийся барашек, сутулится. Не пускают его внутрь. Стоит — слегка того. Я говорю вахтеру: „Впусти! Ты знаешь, кто это? Большой человек!“ Впустил. Племянница тоже с ним. Как только он вошел, сразу выпрямился, схватил девчонку за руку и — прямо в аудиторию, где идет экзамен. Я, конечно, за ними — посмотреть, что будет. Открыл он дверь, видит — экзамен, ребята сидят. Ну, комиссия, то-се. А в комиссии, значит, только Рагим да еще Джаваншир из старых преподавателей. Ну, Мамед Насир вежливо с ними поздоровался и сказал: „Джаваншир, ты меня знаешь?“ — „Знаю“. — „Вот и отлично! Ну, а ты, Рагим?“ — „Знаю, конечно, Мамед Насир“. — „Вот и чудесно! Это моя племянница. Теперь вы и ее знаете, да? Ну и все. И — молчок. Моя племянница, поняли?“ — „Поняли, няли“. — „Ну, садись, девочка, не волнуйся. Все ясно. До свиданья!“ И пошел, а потом вернулся, сказал: „Извините мое вторжение и вы, молодые люди, извините“. Дома, наверное, заверил сестру: ты, мол, не волнуйся, успокойся, считай, что дочь твоя уже сидит на лекциях».
Дорога становилась все малолюднее.
Помолчали. Потом Тахмина спросила:
— Ну хорошо, а девочку приняли?
— Какое там! Срезали.
— Почему?
— Как почему? Да кто такой Мамед Насир? И кто так устраивает свои дела?
— Да, конечно! — сказала Тахмина. — Этот мир не для Мамеда Насира.
Заур издал неопределенный звук, который можно было принять как за отрицание, так и за подтверждение.
— Ну, ладно. А давно ты купил машину?
— Скоро семь месяцев.
«Хоть бы не спросила, на какие деньги». Ему не хотелось говорить: «На отцовские». Тахмина не спросила. Наверное, как и все, она это знала.
— Хорошо работает… — произнесла она полувопросительно.
— Летит, как газель. Пятьдесят лошадиных сил, не шутка!
— Сколько?
— Пятьдесят.
— У меня был один знакомый. У него была «Волга». Он без конца хвастал, что в ней семьдесят лошадиных сил. Наконец он мне надоел, и я сказала: знаешь что, в машине твоей — сила семидесяти лошадей, а ума у тебя в голове даже на семь не достанет. Обиделся страшно.
— А кто это?
— Много будешь знать, скоро состаришься, — сказала она, но, посмотрев на него, добавила: — Да нет же! Просто один знакомый…
Заур подумал: спросить или не спрашивать? Потом решился:
— Извини, Тахмина, я задам тебе один вопрос… Только не сердись.
— Хорошо.
— Манаф тебя не ревнует?
Тахмина засмеялась и, протянув руку, взъерошила ему волосы. По телу Заура пробежали мурашки. На мгновение глаза его затуманились, руль заплясал, машина, как пьяная, вильнула.
Тахмина с трудом выпрямилась.
— Ого, какой темперамент!
Заур тут же взял себя в руки. Нервно рассмеялся.
Машина наматывала дорогу на колеса, как нить на клубок. Мимо проносились деревья, телеграфные столбы. Вдалеке блестели миражи. И, блеснув, исчезали.
— Мой тебе совет, — нарушила молчание Тахмина, — если ты в один прекрасный день женишься, непременно ревнуй свою жену. Неважно, чувствуешь ты что-нибудь такое или нет, есть для этого основания или нет. Но если ты хочешь, чтобы жена дорожила тобой, считалась с тобой, обязательно ревнуй. Конечно, не будь мелочным, не отталкивай ее копеечными придирками. Бывают такие мужья, которые ревнуют глупо, бессмысленно. Я не об этом. Но если в меру, если так, чтобы твоя жена знала, что ты ее ужасно ревнуешь, но — сдержанный человек! — этого не показываешь, тогда все будет как надо. Видишь, какой я даю тебе житейский урок! Если спросят, кто тебя научил, скажи, что сам такой умный…
— Спасибо, спасибо. Очень тебе признателен. Ну, а для чего это нужно?
Она глубоко вздохнула и сказала:
— Проще всего было бы объяснить так: жена думает — либо он ко мне равнодушен, не любит, а потому и не ревнует, либо, по его мнению, я такая образина, что никому не приглянусь. Но это было бы слишком просто, не правда ли? — спросила она, внимательно следя за выражением его лица. — Да, это было бы слишком просто. В чем тут дело, объяснить почти невозможно. Словом, как теперь говорят, не выходи из рамок, не теряй чувство меры, но немножечко ревновать необходимо. Иначе — худо. Но бывает и еще хуже. И бывает это тогда, когда жена действительно изменяет мужу и знает, что он это чувствует, но притворяется слепым и глухим, чтоб было тихо. Тогда жена начинает брезговать своим мужем. Злость, ненависть, горе остывают, угасают, проходят, но омерзение остается навсегда. Ты не можешь больше видеть этого человека. Ты избегаешь прикосновения к нему, как прикосновения к жабе, к ящерице. Понял? — Она протянула руку к волосам Заура, но тут же отдернула. — Нет, нет, ради бога, ты еще опрокинешь машину.