Человек, каким бы сложным он ни был, в конце концов выражает себя очень лаконично, как формула; и эта формула, эта спичка, этот кремень, соприкоснувшись с другой формулой, с серой, с другим кремнем, высекают искру новой жизни.
И у этой жизни будут свои горести, желания, увлечения, понятия, радости, и она снова встретится с кем-то, и снова…
На губах Заура смешался вкус ее губ, ее тела, морской воды, ветра, песка…
В три часа ночи Заур вел машину по пустым улицам спящего города.
Сияли витрины, и эти яркие окна ободряли, успокаивали, согревали.
— Дай сигарету…
Заур протянул ей пачку.
— Последняя.
— Последняя? Ну пусть останется тебе.
— Возьми, у меня есть дома.
Тахмина взяла сигарету.
Какая-то забытая богом станция передавала поздний концерт. Мужской мягкий голос тянул какую-то грустную мелодию; конферансье шутил на чужом языке; люди смеялись, аплодировали.
— А спички?
Заур похлопал по карманам, нашел коробок. Тахмина вынимала спичку за спичкой.
— Да они все сгоревшие, — сказала она и выбросила коробок в окно.
— Других нет.
«Москвич» остановился у дома Тахмины. Тахмина открыла дверцу, взяла сумку и сказала, что, может быть, Заур будет беспокоиться, так пусть он не беспокоится. Она тысячу раз ходила к врачам здесь, в Москву ездила. Показывалась лучшим специалистам. И все совершенно твердо сказали, что детей у нее никогда не будет.
— Вот такие-то дела, дорогой, возьми свою сигарету, все равно нет спичек.
Заур не успел ничего ответить, как Тахмина сунула ему в зубы сигарету.
— Не провожай, не надо, — бросила она, торопливо побежала к воротам, обернулась, еще раз махнула ему рукой, засмеялась. Но не было в этом смехе никаких гамм…
Заур проезжал по безлюдным, бесшумным улицам, мимо холодных светящихся неоном витрин. Радио молчало.
И вдруг ему показалось, что он остался совсем один в целом мире — с этой вот сигаретой в зубах. И нет даже спички…
Письмо Заура Тахмине
«Тахмина! Я пишу это письмо через час после того, как мы расстались. Что за странная идея писать через час после разлуки, да еще в четыре часа утра — подумаешь ты. А мне это вовсе не кажется странным. Зачем я пишу? Потому что то, что я скажу тебе в письме, я никогда не сумел бы сказать в лицо или по телефону. Да и в письме, не знаю, смогу ли объяснить все, что мне хочется. Наверное, ты считаешь меня мальчишкой, сопляком. Ну что ж, считай. Как бы то ни было, для меня все это очень важно. После прощания с тобой я ехал по пустым улицам и в голову мне приходили разные мысли. Мне захотелось сейчас же дать телеграмму Манафу: хватит врать, Тахмина тебя не любит, она любит меня, мы с ней любим друг друга и поженимся. Возвращайся в Баку, подавайте в суд и разводитесь… Потом мне захотелось поехать в Пиршаги, на то место. Потом — разбить машину об стенку. Потом я решил ехать домой и разбудить родителей. Высказать им все, сказать: большое спасибо, что вы произвели меня на свет; но человек, оказывается, должен родиться дважды. Я родился пока только один раз, я такой, каким меня создали вы, и живу так, как вы хотите. Спасибо, дорогие родители, вы меня вырастили, содержали, кормили-поили, дали образование, купили мне машину. Но теперь я должен учиться жить сам. Возьмите этот „Москвич“, он ваш.
Тахмина, я знаю, ты будешь смеяться.
Что, собственно, произошло? Я хотел быть с тобой, и мы были вместе. Самая банальная ситуация… Тахмина, где мне найти слова, чтобы выразить все, что я сейчас испытываю? У меня было немало встреч, но никогда не было такого потрясения.
Я счастлив, что была ты, были звезды, море и песок. Ты, конечно, будешь смеяться: бог мой, какие красивости, они давно вышли из моды. Как все мы боимся этого! Как боимся своих подлинных чувств! Все, кроме тебя, Тахмина. Ты человек. Такой, каким он и должен быть, — свободный, как ветер. Мы погибаем от ложных обязательств, псевдочувств, условностей, придуманных нами же самими.
Мы боимся быть собой и играем ту роль, которую предназначают для нас глупцы и обыватели. Вот моя роль, мой стереотип: этакий преуспевающий, ни о чем не задумывающийся юнец, искатель приключений. Вот мой типаж в массовке. Таким я кажусь всем и таким заставляю становиться себя, чтобы сыграть отведенную мне роль. Я играл ее и перед тобой. Но, господи, ведь я совсем не тот, совсем другой! И мне кажется, ты увидела меня настоящего. Увидела лучше, чем я сам. Увидела не в массовке, а крупным планом, иначе ты и не стала бы моей.