«Нет, кажется, пришел мой конец, — подумал Неймат. — Его юмор еще как-то можно выдержать, но его пафос…»
— Ну, конечно, Муршуд, — сказал он, — разумеется, соседство — это вещь. — Вдруг его взгляд упал на магнитофон. — Знаете, мы только что записались на пленку. Здорово получилось. Хотите послушать?
— Вот это, как говорил покойный Низами, саг ол,[13] Пушкин! Включи-ка, соседушка, послушаем. Отлично сказано, что вино хорошо старое, а магнитофон — новый.
Неймат включил магнитофон. Всякий раз, как звучал новый голос, Мензер вскрикивала:
— Ой, муженек! Клянусь жизнью, это наш Неймат! Вай, муженек, ей-богу, наша Сурея! Ой, тетушка Бикя, клянусь богом, тетушка Бикя! — как будто из магнитофона должен был послышаться по крайней мере голос Моллы Насреддина.
Открытия Мензер продолжались.
— Карменчик! Джильдочка! — кричала она.
— Мурзик? — вдруг вскинулся Муршуд. — Это она на Муртуза Балаевича? Ах, проказница!
Из магнитофона послышался голос Неймата: «…Если я еще раз увижу…»
И настала тишина.
— Всё, — сказал Неймат и нажал на клавишу.
— А что ты сделаешь, Неймат, если еще раз увидишь, — сказал Муршуд, — скажи по секрету…
— Да я и сам не знаю.
— Силы небесные, какое это чудо, — сказала Мензер. — Голубчик, Неймат, я тебя прошу, давай еще раз послушаем.
Неймат нажал на клавишу. Прослушали еще раз.
— Сурея, родная! Тетушка Бикя! Ах ты, боже мой! — снова вскрикивала Мензер, узнавая голоса.
Снова послышался голос Неймата: «…Если я еще раз увижу…»
И настала тишина.
— Всё, — сказал Неймат и нажал на клавишу.
Неймат и Муршуд сели играть в шахматы.
У Муршуда и тут была особая манера. Во время игры он беспрерывно что-то напевал и приговаривал.
— В общем, назвался ткачом, Кёр-оглы,[14] пусть несут пряжу; а если я, Неймат-муаллим, скажу тебе здесь «шах», куда ты пойдешь? Ага, сюда! Оч-чень хорошо, оч-чень приятно; куплю, говорит, доченька, тебе башмаки, хватит босиком по двору гонять; купи, говорит, папочка, да буду я твоей жертвой! Вот еще раз шах; шах — и серьги в ушах; шел мальчишка на урок, сделал он по льду шажок, поскользнулся, растянулся, рассердился, замахнулся,[15] беру, сказал, эту ладью вот этим конем; ты спросишь — зачем, отвечу: так нужно; горы, говорит, мои горы, замки моей печали; не трогай, говорит, меня, не лезь, не до тебя теперь; да… отдали, значит, девушку за лысого, и вот однажды… Однажды видят — шах, еще шах! Значит, вот ты как? Очень мило с твоей стороны! Теперь ты мне говоришь…
Вдруг этот поток слов иссяк. Муршуд запнулся, жалобно посмотрел на Неймата.
— Ой, уже мат? — сказал он. — Как же это случилось, а? Ах ты, черт, не заметил я вторую ладью! Чтоб тебя разорвало, я ж выигрывал! Так славно тебя прижал… Тьфу, будь я проклят вместе с этой игрой! Ну, давай еще разок.
Из передней послышались голоса.
— Милости просим, заходите, — говорила Сурея.
Неймат узнал гостей по голосам. Это была средняя сестра Суреи — Таира — с мужем Джаббаром.
Неймат встал, вышел им навстречу.
Джаббар был тихий, кроткий человечек. Тише воды ниже травы. А Таира — совсем наоборот.
И муж и жена были химики. Он кандидат, она кандидат. Он писал теперь докторскую.
Джаббар произносил слова чрезвычайно ясно, четко и изъяснялся исключительно литературным языком: «Я и Таира уже около пяти лет состоим в браке. Мы постоянно ежевечерне гуляем в Приморском парке, дышим свежим воздухом… Это стало для нас внутренней необходимостью».
У них был хилый мальчуган. Когда Неймат видел его, сердце кровью обливалось. Таира донимала сына риторическими вопросами: «Как кушает Алик? Алик кушает плохо. А как кушает Фатик (ребенка звали Фуад)? Фатик кушает хорошо. Что делает Алик со своей бедной мамой? Алик ее мучает. А Фатик? Фатик слушает маму».
Мальчишка выслушивал все это безучастно. Никто не знал, кто он такой, этот злой демон Алик, даже сама Таира. Неймат понимал, что это исчадье ада было выдумано лишь для того, чтобы оттенить ангелоподобность Фатика.
Неделю назад они получили новую квартиру. Но подготовка к событию шла давно. Уже полгода основной их темой была квартира. А до этого основной темой были поиски горшка для Фатика. «Не осталось места, куда бы мы не заглянули, и нет как нет! Нельзя же покупать что под руку попадется. Бывают импортные — удобные и красивые». Наконец однажды Таира с гордостью сообщила, что нашла-таки именно такой в сураханском[16] универмаге: удобный, красивый, импортный. «Ей-богу, ребенка прямо тянет на горшок. Фатик как садится, так вставать не хочет!..»