— Нам ничего не нужно, но и ты нам не нужен, так что ушел бы ты отсюда.
— Уйду, если до полудня заплатите подати. Не то пеняйте на себя.
— Делай, что хочешь, платить не станем.
— Почему?
— Начальство не пропадет с голоду без наших денег. Да и не за что ему платить, — кричат из толпы.
Тут подходит к исправнику один мужик. Исправник побледнел, но не отступил. Мужик взял его за пуговицу мундира и говорит:
— Шел бы ты, господин урядник, домой к жене и детишкам.
— Что, что?
— Убирайся, говорю, и стражников своих уводи.
— Ты соображаешь, что такое говоришь?
— То и говорю, что лучше тебе убраться отсюда подобру-поздорову. До сих пор ты немало крестьянских денег заглонул, гляди, как бы теперь тебе не подавиться!
— Пшел вон! — исправник оттолкнул мужика и закричал:
— Если не заплатите подать…
— Не заплатим! — зашумела толпа.
— Все ваше имущество будет конфисковано!
— Не выйде-е-т! — ревела толпа.
Кто-то швырнул в исправника камень, кто-то угодил стражнику в голову.
— Стреля-ять! — крикнул исправник.
Но только трое или четверо стражников успели выстрелить, мужики бросились на них, избили, ружья отобрали. Десятка полтора стражников заявили, что они бросают службу, и тут же поснимали свои мундиры.
— А что же сделали с исправником? — опросил Кугубай Орванче.
— Тоже избили и посадили под замок. Потом мужики разобрали отобранное имущество и выпустили исправника.
— Говорят, что, когда стражник и хозяин сцепились из-за самовара, самовар был помят. Так начальству пришлось уплатить этому мужику два рубля денег, — сказал другой арестант. — В газете писали.
— Вот это здорово! — воскликнул Кугубай Орванче.
— Дальше — больше, приволокли шурминцы попа и заставили его отслужить молебен в честь победы над исправником.
— С попом это хорошо придумали.
— Так всегда надо бы делать, — сказал Кугубай Орванче.
— Попробуй сделай! Примчатся стражники, драгуны, живого места на тебе не оставят.
— Да и в Шурме, наверное, тем дело не кончилось.
— Еще бы! У начальства ведь не один исправник…
— Не в исправнике дело, исправник — мелкая сошка, то ли дело — Столыпин… — снова заговорил тот, что уже начинал речь про Столыпина.
Так как Эман уехал в дальний город, старому Кугубаю Орванче некому было принести хлеба и табаку.
Амина послала соседскую девочку узнать, не приехал ли Эман. Та, вернувшись, вызвала Амину на крыльцо и сообщила:
— Эман еще не вернулся. Один мужик вышел из тюрьмы, говорит, что там дедушка Орванче сидит голодный.
Амина знала, что если она отнесет передачу старику. то мать с отцом потом будут, ругать ее.
«Будь что будет», — решила она в конце концов и, уложив в котомку хлеба, масла и ватрушек, пошла в тюрьму.
— Кем тебе арестант доводится? — спросил дежурный десятник.
— Тебе какое дело?
— Ты, Девка, не огрызайся: раз спрашиваю, значит, есть дело. У меня приказ: от посторонних ничего не принимать, передачу могут носить только родственники. Так кем ты доводишься этому самому Кугубаю Орванче?
— Дочь. Да передай поскорее, он голодный сидит.
— Не торопись: поспешишь — людей насмешишь. Сначала посмотрим, что принесла.
— Чего там смотреть! Еду принесла.
— Та-ак, во-первых, значит, хлеб, во-вторых, — ватрушки, в-третьих, — масло. Ладно, оставь. Все это передавать разрешают.
— Ты, дядя, сейчас отнеси ему еду, он же голодный.
— Передам, передам.
— Ты возьми себе одну ватрушку, а остальные отнеси поскорее, ладно? Очень тебя прошу.
— Ладно, отнесу. Ступай, покуда начальство не явилось.
Но когда Амина собралась уходить, он остановил ее вопросом:
— Так как ты сказала — сестра? Или дочь?
— Дочь.
— Ну ладно, ступай.
Кугубай Орванче получил хлеб и масло, про ватрушки он даже не узнал. Хотя старик удивился, когда ему сказали, что передачу принесла дочь, на голодный желудок раздумывать об этом было некогда.
В камере темно. Не видно ни лавок с клопами в щелях, ни грязных, испещренных похабными надписями стен, ни голодных глаз сокамерников. Но Кугубай Орванче не стал дожидаться, котла его попросят разделить полученную еду, он угостил всех.
Поев, один из арестантов собрал хлебные крошки на ладонь, положив их в рот, сказал:
— А теперь, дедушка Орванче, расскажи, как вы стражника поймали в капкан вместо волка.
— Да я уж про это рассказывал.
— Ты обещал рассказать, как охотился в этом году.
— Да чего рассказывать? Лисиц добыл немного, четыре. Не повезло нынче. Зато зайцев порядочно настрелял. Зайцев сейчас много, даже соседский парнишка, двенадцатилетний, и тот трех домой принес.
— А насчет белок как?
— Белок нет. Уж лет пятьдесят будет, как в наших краях не стало белок. Били их без счета, вот и перевели всех. У белки, говорят, нюх силы» развит. Если под снегом — хоть на аршин в глубину — лежит орех, не пустой, конечно, то белка его обязательно найдет.
— Я вот слышал, что ваш кеминский Янк Ардаш очень хороший охотник?
— У него любое дело спорится.
— Говорят, он на «Потемкине» служил, это правда?
Кугубай Орванче, немного помолчав, ответил:
— Вот уж этого не моту сказать, не знаю. А что за «Почемкын» за такой?
— Корабль так называется. Матросы на нем восстание подняли в пятом году.
— Не знаю, не знаю. Он про это не говорил.
— Дед Орванче, расскажи лучше сказку.
— Эх-хе-хе, — вздохнул Кугубай Орванче, — коли другой работы нет, эта всегда требуется. Какую же сказку рассказать?.
— Знаешь про Портупен-пропорщика? Или про Чарантай-Ивана?
— Что толку от сказки? Расскажешь — и все. Вот от колдовства есть польза, — сказал Кугубай Орванче.
— Какая же от него польза, кому?
— Хотя бы колдуну или знахарю, — засмеялся Ку губан Орванче. — Чай, колдует не даром, а за деньги.
— А ты умеешь колдовать, дедушка Орванче?
— Колдовство — дело не трудное. Вот послушайте: «Как холодная земля тяжелеет, пусть тело старосты деревни Дуй отяжелеет! Как замшелый камень тяжелеет, пусть тело старосты деревни Луй отяжелеет! Как поваленное на землю дерево тяжелеет, пусть тело старосты деревни Луй отяжелеет, свалится, сгниет!»
— О-о, ишь, как умеет старик! Кабы можно было наших врагов уничтожить словами! Да тут мало одних слов, нужны сильные руки и умная голова!
— И словами можно.
— Как это?
— Вы же все в деревне родились и выросли, должны знать: кто умеет шептать-нашептывать, тот слабовольного человека может то чего хочешь довести, хоть до смерти.
— Бывали такие случаи. — сказал один из арестантов. — Наверное, нигде на свете нет такой дикой деревни, как наша, марийская.
— Я не только колдовать умею, я еще знаю, как знахари болезни лечат, — продолжал Кугубай Орванче. — Хотите, я вам про знахарей расскажу?
— Расскажи, дедушка Орванче.
Кугубай Орванче наклонился над сложенными ковшиком ладонями, стал рассказывать:
— Когда заболеет человек, считают, что его кто-то сглазил, порчу на него напустил. Чтобы избавить его от порчи, берут чашку с солью, нашепчут, наплюют на нее, потом этой солью кормят того, кого считают порченым. Знахарка плюет в соль и приговаривает. Я вам сейчас, дай бог памяти, весь заговор припомню.
Кугубай Орванче помолчал немного, вспоминая, потом заговорил нараспев, как говорят знахарки.
— Если тот, который наколдовал, сможет из серебра, что добудет из серебряной горы, сделать серебряную лошадь, объехать на ней весь белый свет, одним ударом срубить тысячелетний дуб, достать ножом летящего под облаками орла, накормить своим хлебом, напоить своей брагой народы семидесяти семи стран, тогда только его колдовство будет иметь силу.