— Ты. Амина, еще молодая, ничего не знаешь, — рассевшись на лавке, принялась она разглагольствовать.
— Сколько мне надо, знаю, — отозвалась Амина.
— Нет, не знаешь. Вот скажи, сильно ты любишь мужа?
— Зачем тебе это знать?
— Добрый совет хочу дать. Ведь ты, небось, свою любовь всю мужу показываешь?
— Разве ж любовь можно скрыть?
— Можно, сестрица, если умеешь. А уметь-то ой как нужно!
— Не понимаю я тебя. Зачем скрывать любовь?
— То-то и оно, что не понимаешь. А я тебе объясню. Ведь как получается: если увидит муж, что ты без него жить не можешь, так он сразу начинает выкобениваться, начинает помыкать тобой, как своей рабой, а там гулять начнет по чужим бабам — и, глядишь, вовсе можешь без мужа остаться. Вот что я тебе посоветую: чем больше ты своего мужика любишь, тем меньше ему это показывай. Бабе нужно быть хитрой.
Амина рассердилась:
— Ну тебя, болтаешь, бог знает, что!
— Погоди, поживешь, вспомнишь мои слова, скажешь: тетка правду говорила. Учителя, Петра Николаевича, знаешь. Умный человек, ученый. А жена у него темнее нас, только что на лицо красивая.
— Ну, этим ей нечего гордиться, не с ее лица солнце всходит.
— Вот и я то же говорю. Ничем она не лучше других, зато хитрая, мужа своего с самого начала забрала в руки, и он у нее как взнузданный ходит.
— Разве ж это хорошо?
— А то как же! Поставила себя над мужем и живет барыней.
— Пусть живет. Я так не хочу. У меня и мысли нет себя над Эманом ставить.
— Тогда он тебя взнуздает!
— Эман у меня не такой, мы с ним хорошо живем, у нас думы одни.
— Ну, как знаешь, сестрица. Только смотри: непременно будет он над тобой измываться!
Когда старостиха ушла, Амина про себя обругала ее глупой бабой и пожалела, что не сказала ей: «Есть два замка запирать язык: губы и зубы. Замкни их поскорей, а то лишнее наболтаешь!»
С тех пор прошло много времени. Вот уже сыну Сергею пошел второй год. Амина подошла к лавке, на которой спал ребенок. Как он сладко спит! Амйна улыбнулась и на цыпочках вернулась на свое место.
Ей вспомнился тот день, когда ребенок впервые шевельнулся в утробе. Она подняла тогда ведро, чтобы налить воды в котел, и вдруг почувствовала удар в бок изнутри. Она сначала испугалась, скорей поставила ведро на пол и пощупала то место, где стукнуло. «Что это?» — подумала она. Было страшно и больно, и она не сразу поняла, что это ребенок дает о себе знать. А когда поняла, то сразу прошли и страх и боль. «Малюточка мой», — радостно шепнула Амина, когда в бок опять стукнуло. Она зажмурила глаза и села на скамейку. От старух она слышала, что новорожденный будет похож на того, кто окажется рядом, когда ребенок первый раз шевельнется в утробе. «На кого же будет похож мой ребенок? Ведь я дома одна», — и тут же, улыбнувшись, сказала самой себе:
— Нет, не одна. Нас двое. Вот и муж, когда приходит с работы, спрашивает меня: «Как поживаете?»
Уже три года, как Амина вышла замуж за Эмана. Сначала ее отец слышать, не хотел об этом замужестве. Он топал ногами и кричал:
— Ни за что не приму в родство нищего!
Мать же, пытаясь уговорить его, день и ночь твердила:
— Жениха лучше Эмана тебе во всей волости не найти! Хоть он бедняк, но у него руки работящие.
— Мне-то что проку от этого? На себя ведь работать будет, не на меня.
— Амина разве не наша дочь? Разве ты, отец, хорошего мужа дочери своей не желаешь?
— Хорошего мужа, хорошего мужа… Да будь он хоть ангел небесный, если у него даже лошади нет, как я отдам за него свою дочь? Вся губерния смеяться будет. Нет, нет, нет моего согласия!
Долго Амина и мать со слезами умоляли его, но он упорствовал.
Потом мать выбрала время, когда Орлай Кости был в хорошем настроении, и оказала ему:
— Дочка-то наша хочет руки на себя наложить, если не выдадим за Эмана.
— Опять свое? Тысячу раз тебе говорил: умру, а дочь за нищего не выдам!
— Да не кричи ты так, отец, люди услышат.
— Пусть хоть шайтан услышит, мне наплевать!
— Подумай, отец, ведь нам каждый год работника приходится нанимать, а хорошего-то, работающего и честного, ох как трудно найти…
— Тебе-то что? Я ведь ищу, а не ты.
— Выдадим Амину за Эмана, не придется больше искать, будет свой работник.
— Не болтай. Амина уйдет, у нас работником меньше будет.
— Так можно же Эмана к нам принять.
Орлай Кости молчал. Жена продолжала:
— И не один, а два своих работника у нас будет.
— Откуда же второй?
— Старик Орванче тоже станет не чужой.
— Ладно, я подумаю, — сказал Орлай Кости.
Через неделю сыграли свадьбу. Кугубай Орванче был так рад тому, что Эман, наконец, обзавелся семьей, что, не подумав, согласился отпустить Эмана в дом жены, но сам хотел остаться в своей ветхой избушке. Новая родня с этим не согласилась, и пришлось Кугубаю Орванче перебираться к сыну и снохе во второй дом Орлая Кости.
Через год у Амины родился сын, назвали его Сергеем.
Как-то в праздник подвыпивший Орлай Кости сказал жене:
— Пусть коминские богачи не гордятся передо мной, я их теперь далеко позади себя оставлю!
— Что-то больно ты расхвастался, отец.
— Есть, чем хвастаться, вот и хвастаюсь! Скоро во всей деревне, во всей волости самым богатым стану. Понятно тебе? — Орлай Кости грохнул кулаком по столу.
— Понятно, понятно, только не стучи.
— Ничего-то тебе не понятно! У зятя сын родился, вот в чем дело.
— Слава богу, слава богу, теперь земли на одну душу прибавится.
— Земля землей, да не она главное.
— А что же?
— А то, что если у человека семья, так он уж не улетит, как воробей. Ребенок отца к хозяйству, как цепную собаку, привязывает. Справедливо я говорю?
— Раз говоришь, значит, справедливо.
— Я всегда говорю справедливо.
— Не кричи, люди услышат.
— Пусть слышат! В своем доме моту хоть жеребцом ржать, никому до того дела нет.
— Знаю, знаю, мы у себя…
— «У себя»… У тебя ничего своего, кроме икон да болячек, нету!
— Ну, не у себя, у тебя.
— То-то! Так вот, я говорю, внук у нас есть. Значит, у зятя будет к хозяйству охота.
— Он и так работает, не ленится.
— Ты дома сидишь, ничего не видишь. Работает он, как норовистый конь. Теперь же этот норовистый конь без кнута будет работать, дите получше кнута хлещет!
— В уме ли ты, отец? Разве можно такое о внуке? Душа у тебя совсем без жалости.
— Эх, мать, пораньше бы стать таким, я бы уж давно всём нос утер! Ну, ничего, еще есть время. Слыхала, в Изгане крестьяне на хутора выходят? Надумал и я на хутор.
— Слыхать-то слыхала. Только как одним на хуторе жить? Страшно, небось, и скучно.
— Ничего ты, мать, не понимаешь. Жизнь у нас там будет, как твой отец говорил, разлюли-малина! Так?
— Тебе лучше знать.
Орлай Кости не стал надолго откладывать задуманного. Он съездил в город, потом вместе со старостой поехал к волостному старшине, выправил все нужные документы и получил под хутор самую лучшую в Коме землю. Мужики-односельчане даже опомниться не успели, так быстро провернул он это дело. Когда на сходке один какой-то мужик выступил против выделения общинной земли Орлаю Кости, писарь (как потом оказалось, Кости специально его привез на сходку из правления) взял свою длинную седую бороду в кулак и сурово сказал:
— А знаешь, что будет тому, кто противится выходу из общины? Его на основе 1445 статьи сошлют на каторгу. На ка-тор-гу!
Богачи были недовольны, что Орлай Кости опередил их и выходит на хорошую землю, но против выступать не стали; так как сами тоже собирались отделиться от общины. Так Орлай Кости переселился на хутор.
…Амина отложила кудель, подошла к окну и прислушалась. Но ничего не видно в темноте, ничего не слышно, кроме воя вьюги.