— Как долго их нет! — сказала Амина вслух.
Мать на печке заворочалась.
— А? Что?
— Ничего, мама… Спи.
— Нет, слезу. Ох, как жарко, употела вся!
— Я же говорила, ложись на кровать. А ты на печку полезла.
— Холодно было, и полезла.
— Какой в избе холод! Тем, кто в дороге сейчас, тем холодно…
— Не беспокойся, доченька, приедут, — мать не спеша слезла с печки. — Сережа спит?
— Спит. Спит и не ведает, что отец с дедом теперь, может, замерзают на дороге…
— Ну. пусть спит, — тихо ступая, мать из кухни прошла в горницу. Она открыла сундук, замок зазвенел, как колокольчик.
«Хороший замок, — подумала старуха, — если вор полезет, сразу услышим».
Она достала клубок шелка, закрыла сундук, подошла к дочери.
— Брось ты, Амина, свою кудель. Я уж давно тебе говорю: наймем, спрядут.
— Скучно без дела, и душа не на месте.
— Да приедут они, бог даст, ничего с ними не случится!
— Мудрено ль в такую метель замерзнуть! А все из-за отца, из-за его жадности ненасытной. В такую пургу послал…
— Так ведь надо же, доченька. Он сказал: надо…
— Да зачем надо? И сам не знает.
— Не наше это дело, — вздохнула мать. — Начни-ка вышиванье, завтра среда, нельзя будет. Вот шелк, принеси холста.
Амина молча отставила кудель в угол и, сходив в комнату, принесла кусок холста. В это время во дворе залаяла собака.
— Наши! — Амина бросилась к двери.
— Простынешь! Шубу накинь! — мать стала снимать шубу с гвоздя.
— Я сама, мама, я сама! — Амина накинула шубу и, радуясь и улыбаясь, побежала наружу.
Мать поспешно стала доставать горшки из печи, собирать на стол.
— Не одни приехали, гостей привезли! — крикнула Амина, появляясь в дверях.
— Ой, холода напустила! Погоди, мальчонку унесу!
— Я сама унесу, а ты, мама, встречай гостей.
Амина подхватила сына, унесла в заднюю комнату.
— Мама, нос у меня мороз не прихватил? — спросила порозовевшая от мороза Настя.
Молодой человек, снимавший с нее тулуп, ответил:
— На месте, Настя, твой пос никто не прихватил. Оба засмеялись.
— Кто ж это такой, не разберу? — спросила мать, целуя Настю.
— Это Володя Алаяов. Племянник учителя Петра Николаевича, в семинарии учится.
— Хорошо, очень хорошо, — мать подала руку невысокому симпатичному парню. — Давайте я ваш тулуп повешу, проходите в горницу. Амина, зажги в горнице лампу!
В избу вошел Орлай Кости. Жена торопливо подошла, хотела снять с него тулуп, но он отстранил ее и разделся сам.
— Ужин готов? — спросил он.
Амина стояла, прислонившись к двери своей комнаты, пот- м вышла во двор. Эман с Кугубаем Орванче уже выпрягли коней, поставили в конюшню и теперь под навес м о чем-то разговаривали. Увидев Амину, они замолчали.
— Очень замерзли? — Амина мимо трех, саней подошла к мужу.
— В таком тулупе не больно тепло, — Кугубай Орванче распахнул тулуп, показывая дырки на полах-.
— И ты тоже озяб? — Амина с жалостью посмотрела на мужа. Но он только отмахнулся:
— Это что за мороз? Вот в позапрошлом году, когда я вез со станции одного барина, тогда замерз. Ну, как сын поживает?
— А как я поживаю, не спрашиваешь? А я тут, тебя ожидаючи, чуть ума не лишилась!
— Не обижайся, милая, — Эман, закутав Амину полой своего тулупа, пошел с ней к дому…
На другой день Эман запряг вороного жеребца и повез Аланова к Моркнну. До Комы было всего версты три. доехали быстро.
В школе как раз была большая перемена. Моркин сидел у себя на квартире и читал письмо:
«Уважаемый Петр Николаевич!
Вы спрашиваете, кто и как издал «Марийский календарь». Я знаю об этом только по наслышке и могу сообщить лишь немногое.
Впервые календарь задумали выпустить в 1906 году, но тогда издать его не удалось, он так и остался в рукописи. В-1907 году перевели на марийский язык «Народный календарь», выпущенный Цейтелем в Нижнем Новгороде, и этот перевод вышел в свет 24 марта 1907 года.
Вымарки черной тушью были сделаны, когда печатанье уже было закончено. Цензор Николай Иванович Ашмарин прочел календарь, вызвал издателей, стращал их наказаниями и категорически заявил:
— Исправьте весь тираж, ни одного экземпляра без поправок не разрешу!
Поэтому издатели, семинаристы и другие помощники сидели и замазывали китайской тушью помеченные им слова и выражения во всех 2397 экземплярах календаря. Только три календаря остались без исправлений, но об этом я тебе расскажу в другой раз.
Ты спрашиваешь, что за «Центральная типография» и как печатали обложку. Ты прав: на обложке должно быть обозначено наименование издательства, а не типографии. Издательство указано, там написано «Товарищество», но, говорят, что никакого «товарищества» нет — издатель один человек: зубной лекарь Домбровский. Правда это или нет — не знаю.
Откуда взяли средства на издание? Разве ты не заметил, в календаре указаны имена жертвователей? Тут тоже не обошлось без приключения. Ядринский купец Таланцев дал на календарь сто рублей, и его имя, как положено, было напечатано в календаре. Но у цензора, оказалось, были какие-то счеты с этим купцом, и он велел убрать из календаря упоминание о Таланцеве. Пришлось вырвать страницу с его именем из всех трех тысяч книжек. Вот какие дела!
Клетку на обложке сразу не заметили, потому что не на всех книжках она пропечаталась, на некоторых получилось как надо. Узнали о ней, когда календарь уже распродали. Многие, кому достались экземпляры с просвечивающей решеткой, сожгли их.
Вот и все, что я знаю про «Марийский календарь».
Еще ты спрашиваешь о казанских новостях. Какие у нас могут быть новости? Старые знакомые стали еще старше — таков уж закон жизни. Озеро Кабан находится на прежнем месте, университет тоже. Если рождается что-нибудь новое, свежее, его стараются поскорее уничтожить разные Батыр-Нехотяевы. Помнишь, в казанских газетах печатали объявление: «Убежище акушерки Батыр-Нехотяевой для секретно беременных. Кошачий переулок, дом Жадринского»? Такая вот жизнь.
До свидания!
Пиши!
Когда приедешь? Приезжай, ждем.
Эмаш».
— Здравствуйте, Петр Николаевич! — вдруг услышал он.
Моркин обернулся, вскочил быстро, как молодой, и радостно воскликнул:
— Володя! Вот молодец, что приехал. Ну, раздевайся скорее. Мать, к нам гость — Володя Аланов. Выросте как. и вид совсем интеллигентный.
— Ну, вырасти-то, положим, не вырос, это ты, дядя, просто преувеличиваешь мои заслуги.
— Иди в класс, звонок уже был, — напомнила Моркину жена.
— Да, да, я сейчас на урок пойду, последний день сегодня, на рождественские каникулы ребят отпускаем. Ты, Володя, располагайся, я через час вернусь.
Моркин был очень рад приезду племянника. Поднимаясь по лестнице, он даже свистел. Потом рассмеялся и заметил, что все еще держит в руке письмо.
«Но все-таки кто же тот человек, что принес его? — подумал Моркин. — Жаль, что, когда он приходил, меня не было дома, сунул письмо жене и тут же ускакал, не назвавшись. И Эмаш не пишет, кто он такой».
Вечером Моркин, подмигнув, достал «Марийский календарь». Он ждал, что Володя удивится, но тот сказал довольно равнодушно:
— Знаю, читал, — и даже не стал смотреть.
Петр Николаевич был обижен этим, но вида не показал. Он стукнул пальцем по календарю и тихо спросил:
— Говорят, из-за этого кое-кому досталось? Мне из Казани писали.
Аланов вдруг засмеялся.
— Что ты, Володя?
— Анекдот смешной вспомнил.
Моркин рассердился:
— Молодежь пошла, даже не желает ни о чем серьезном говорить…
Володя ничего не ответил, взял гармонь и заиграл.