— Вот придет весна, отделимся, отрежем себе землю и станем жить самостоятельно, — сказал Эман.
— Дай-то бог, — вздохнул Кугубай Орванче и поднялся — Пойду потихоньку телегу чинить, чтобы Орлай Кости не сердился…
Быстро наступала весна. Леса среди полей поголубели: как-то раз Эман, возвращаясь из Комы с плугами, которые он возил в кузницу чинить, залюбовался блестящими на солнце полями. «Хорошо бы отрезать землю возле этой опушки, — подумал он. — Поставили бы дом около того дуба, речка возле самого огорода, удобно было бы Амине капусту поливать. Посадили бы сад. Купили бы в городе саженцы хороших сортов яблонь из семинарского сада, росли бы у нас яблони, смородина, малина… Эх, только не отрежет нам Орлай Кости хорошей земли! Ну да ничего! Если не у опушки, можно здесь, с краю отрезать. Тут тоже хорошо, только до воды далеко, придется колодец рыть…»
Когда Эман вернулся» домой, Орлай Кости, открывая ему ворота, недовольно оказал:
— Больно долго ты ездил, зять. Опять что ли свое старое хозяйство осматривал?
«Успели уже донести», — подумал Эман и сказал:
— Зашел взглянуть на двор Эбата, у него сени совсем уже разваливаются, подпорку поставил.
— Надо твою и его избы разобрать и перевезти сюда. Хоть на дрова сгодятся.
— Отделимся, тогда перевезу.
Орлай Кости хмуро взглянул на Эмана.
— Не получится вам этой весной отделяться.
Эман распрягал лошадь. Он так и замер с дугой в рука. х и спросил дрогнувшим голосом:
— Как не получится?
— Так, — отрезал Орлай Кости.
— Да что же это такое! Ты же обещал? Значит обманул меня?
— Не кричи, зять!
— Как же мне не кричать?
— Потерпи маленько, закончим уборку, тогда отделайтесь, пожалуйста. Тогда вы с хлебом будете, а сейчас что же, с пустым лукошком уходить что ли хочешь?
— А то, что в скирдах, разве не хлеб?
— Там твоей доли нет.
— Кто же, если не мы, весь прошлый год работали?
— Что наработали, то вы же и съели.
Эман выругался и бросил дугу.
— Напрасно злишься, зять. Я о вас же пекусь. Как ты этого не понимаешь?
— Очень хорошо понимаю, о чем ты печешься!
— Ну, что ж, — сказал Орлай Кости, — чтобы лучше понимал, открою тебе свои мысли. Тот луинский мариец, который в позапрошлом году переселился к нам, этой осенью собирается половину своей земли продать. Так вот, я хочу эту землю купить и отдать вам. Сам знаешь, какая у него земля — в десять раз лучше моей, только з прошлом году раскорчевали, родник есть, лесок — никуда ходить не надо, тут тебе лес и на топливо и на изгородь. Конечно, если хочешь, могу летом от своей земли отрезать. Но та земля не в пример лучше. Я бы себе ее взял, но свой хутор дробить не хочется.
Эман опять поверил Орлаю Кости. Весну и лето работали в поле вместе. Эман затаил злобу, но сдерживался и старался даже не перечить тестю. Только один раз обругал он его в глаза бездушным человеком. Случилось это так: Эман, Кугубай Орванче и Орлай Кости пахали на дальнем поле и решили отдохнуть. В это время на соседней полосе, за межой, поднялся шум, Ол<н мужик кричал другому:
— Ослеп ты что ли? На мою полосу заехал! Не видишь — межа.
— Я прямо пашу! — кричит другой.
— Совести у тебя нет! Протри глаза!
— Это ты сам, небось, на мое поле заехать норовишь!
— Сейчас в ухо получишь!
— Только подойди, я тебе твою башку разобью!
Орлай Кости наблюдал за этой стычкой мужиков с явным удовольствием.
— Эман, Орванче, смотрите!
Эман, который в стороне распрягал коня, поспешно подошел.
— Что случилось?
_— Ты посмотри, вот-вот подерутся! Прямо петухи! — смеялся Орлай Кости.
Эман посмотрел на расшумевшихся мужиков и пошел к ним.
— Подожди меня, — сказал Орлай Кости и тоже неторопливо направился на соседнее поле.
— В чем дело, братцы? — спросил он мужиков.
Те, перебивая друг друга, принялись рассказывать. Орлай Кости посмотрел на них, на межу, потом показал пальцем на марийца в худой шапке и сказал другому:
— Вот он на твое поле заехал.
— И я ему говорю, заехал, — закричал мужик. — Я его, черного кобеля, проучу!
— Врешь, не я заехал!
— Как не заехал? Вон Орлай Кости видел. Вор ты, мошенник.
— Ах, ты меня обзываешь! Вот тебе! — в воздухе свистнул кнут.
Орлай Кости подмигнул Эману и, хлопая себя по бедрам, закричал:
— Сдачи ему дай, сдачи!
Другой мариец поднял с земли камень и замахнулся, но Эман успел схватить его за руку.
— Перестаньте, дураки, не видите что ли, Орлай Кости нарочно вас дразнит!
— Вот потеха! — хохотал Орлай Кости. — Из-за лоскутка земли головы готовы друг другу оторвать! Не разнимай их, зять, пусть дерутся!
— Души у тебя нет! — в сердцах воскликнул Эман.
Смех Орлая Кости как бы отрезвил мужиков, они перестали драться и замолчали.
Тот, который замахнулся кнутом на соседа, хмуро сказал:
— Не больно-то возносись, Орлай Кости, упадешь…
Мужик вытер пот со лба, повернулся и пошел прочь. Второй мариец пошел за ним. Они сели в сторонке на борозде, закурили и стали тихо о чем-то разговаривать.
Кугубай Орванче видел все это и подумал: «Не очень-то народ почитает таких, как Орлай Кости».
— Что стоишь, пошевеливайся! — закричал на Кугубая Орванче Орлай Кости.
Всю зиму и всю весну думал Кугубай Орванче об одном и том же — о том, что хорошо бы отделиться от Орлая Кости. «Ошибку мы сделали, — ругал он самого себя. — Надо было отделиться сразу, когда переселялись на хутор. Это все сноха виновата, захотелось ей еще хоть годик с матерью пожить. Говорил я ей: вышла замуж, из родительского дома ушла, нельзя думать на две стороны. Но Амина заупрямилась, и Эман ее послушался. Вот теперь и работай на Орлая Кости, терпи его попреки. А я-то думал под старость по-человечески пожить, со снохой, с внучатами… Эх, старая голова, старая голова! Сам во всем виноват. Не надо было позволять тогда Эману жениться! на дочери богатого человека или уж во всяком случае не идти в дом тестя. Не подумал я тогда как следует, и Эман не подумал. Устал он от бедности, думал, будет лучше. Дай Орлай Кости не говорил, что выходит на хутор. Если бы раньше знали, может, не согласились бы. Ну, ладно, был бы он еще хорошим человеком, а то ведь злой, жадный, ругается понапрасну, рубль ему весь мир затмил, только его и видит, мечется, ищет, где бы чего захапать. Правильно говорят: не знает жадность предела. Куда ему еще богатеть? И так у него пять лошадей, четыре коровы, полон сарай коз и овец, три амбара, клеть, дом большой, белая баня, старые скирды, два работника бесплатных: вот этот старый дурак с сыном, — Кугубай Орванче стукнул себя по лбу, — а ему все мало! Еще, еще надо! Эх, глупость я сделал, сам себе петлю на шею накинул, он только затянул. Скорее бы нам отделиться! Конечно, Орлаю Кости все равно когда-нибудь придется Эмана отделить, только когда это будет? Теперь на лето отложили. Где же он Эману землю отрежет? Ну, где бы ни отрезал, все хорошо, только бы поскорее! Зажили бы своим хозяйством. Пока в силах, помогал бы ему во всем, когда вовсе состарюсь, внучат буду нянчить».
Кугубай Орванче, размечтавшись, представил, какая хорошая будет тогда у него жизнь. А в теперешней его жизни самая большая отрада — внучек Сергей.
«Хороший мальчишка растет, добрый, красивый. Как залезет ко мне на колени, да начнет играть в шлепки, да смеяться, сразу все горе свое забудешь. Вот будет у нас свое хозяйство, Эман с Аминой уйдут в поле, а мы с Сережкой останемся дом сторожить. Я ему тележку маленькую сделаю, посажу его в двуколочку и покачу. Плохо только, что внук растет один. без товарищей. Тут не то, что мальчишке, а и мне, старику, одному скучно, уже начал сам с собой разговаривать, больше-то говорить не с кем. С Орлаем Кости говорить не хочется, с женок его все уж переговорено И кто это только выдумал отдельно от людей жить? Жили бы в деревне, все вместе, как отцы наши и деды жили в старину. Так нет, хотят разбогатеть, помещиками стать. Вон, говорят, в степи крестьяне, что вышли на хутора, совсем-совсем одичали, ровно волки стали, батраков заставляют работать на себя за полцены. У нас тоже не лучше. Взять хотя бы Орлая Кости. Отрезал себе лучший кусок земли, за два-три года поднялся и разбогател. А чьим горбом? Ты сам, Орванче, помог ему разбогатеть! — Кугубай Орванче вскрикнул от злости. — У него земли было только на одну душу да купленный участок, а как мы пришли, на две души прибавили, потом внук родился, и его долю, когда выходили на хутор, получил. Вот как оно получилось: у него земли только на одну душу, у нас— на три, а мы на него работаем».