— Ладно, вижу, вижу, — улыбнулся татарин и отошел от них.
Эман, подняв стакан, шестой раз читает:
— «Пиво завода Восточная Бавария — Оскара Петцольда в Казани. Генуя, Бордо, Брюссель».
— Ты почему мало пьешь? — спрашивает Эман товарища. — Хочешь, чтобы я один все выпил? Брюссель!
— Я свое выпью, торопиться мне некуда, — отвечал товарищ.
Народу все прибавлялось. Было так накурено, что казалось, будто вместо пива из стакана течет густой табачный дым… Скоро Эман с товарищем напились допьяна и в обнимку отправились на постоялый двор.
В это время Орлай Кости уже третий раз опрашивал Амину:
— Куда поехал твой муж? И почему тайно?
— Я же сказала, в город поехал, сыну за лекарством.
— За лекарством тайно не ездят!
— Торопился он, не успел сказаться, велел мне передать.
— Что, Сергей сильно заболел?
— Болен, не видишь разве? Плачет, понос у него. А ты коня больше, чем внука родного, жалеешь!
Амина заплакала.
— Не верю я твоим слезам, знаю — нехорошему учишь мужика.
— Чему я его учу?
— Сама знаешь!
— Не знаю я ничего! Ничего ему не говорила! Мне и говорить-то некогда, день и ночь работаю, от усталости ничего не вижу!
— А кто говорил, чтобы скорее отделяться?
— Не я это выдумала, ты сам обещал.
— Я свое слово сдержу, но тебе об этом говорить нечего, не твоего ума дело.
— Ты три раза уже нас обманывал…
Орлай Кости поднял плаза к небу и глубоко вздохнул.
— Видишь, господи, какую я дочь вырастил! Двадцать три года пою-кормлю, а она, вместо благодарности, обманщиком называет!
— Что тебе господь? У тебя один бог — деньги. Из-за них ты и мать не жалеешь, и старика Орванче заставляешь день и ночь работать. Лопнешь когда-нибудь от жадности, попомни мое слово.
— Ах, ты так со мной заговорила? Сегодня же выгоню тебя с твоим мужем-голодранцем! Если вам мало моей доброты, идите милостыню собирать!
— С тебя станется! Выгонишь. Разбогател от нашей работы, теперь мы лишние тебе!
— Где твой муж? Коня украл, небось, продал уж и пропил.
— Хоть бы и продал? Он не одного, двух коней может продать, все нашим горбом нажито!
— Вашим горбом? Да весь ваш труд в ваше же брюхо ушел!
— Бессовестный ты! Жадность тебя одолевает. Ты нас и отделять потому не хочешь, чтобы мы даром работали на тебя!
— Эх, доченька! Перетянули они тебя на свою сторону. И ты хочешь обобрать меня, отнять нажитое и уйти.
— Наконец-то ты правду сказал, чего боишься! А то ведь все говорил: «Не хочу, чтоб вы голодом сидели, потому не отделял, да вот окончим полевые работы, тогда отделю».
— Не так ты меня поняла. Я говорю, что вы хотите побольше у меня забрать. А отделить-то я вас не прочь.
— Знаю я, как ты не прочь отделить, я уже не маленькая, не обманешь!
— Эх, доченька, — Орлай Кости со вздохом покачал головой. — Я о тебе да внуке забочусь. Хотел этой осенью отделить — хлеб не уродился. Чем же я виноват?
— Нам того хлеба, что уродился, хватит, лишнего мы не просим.
— Вам-то, может, хватит, но для того, чтобы землю отрезать, надо разные бумаги оформлять, начальству деньги платить. Где взять денег, если хлеба на продажу нет? Так что придется этот год вместе прожить, вот на будущий…
— Я это много раз уж слышала, — перебила его Амина, — и знаю/ что на будущий год будет то же самое.
Орлай Кости встал и сказал насмешливо:
— Коли знаешь, значит, незачем об этом больше говорить.
— Ты еще издеваешься! Ух, собака черная!
— Откуда у тебя такая злость? Родного отца собакой ругаешь. Но я не сержусь на тебя.
— Ты, отец, хуже собаки! Но погоди, не отделишь нас добром, отделимся по суду!
— Вот и проговорилась! Значит, твой Эман в город поехал в суд подавать?
— В суд! В суд! — закричала Амина.
— Нет, доченька, не выйдет у вас ничего. И судья хочет хорошо жить, и ему деньги нужны. С такими нищими, как вы, он и говорить-то не станет!
— Взятки берут за то, что закон обходят. А мы требуем свое по закону.
— Вот тебе весь закон! — Орлай Кости тряхнул карманом, в котором звякнули монеты.
— Если понадобится, мы тоже денег достанем! — в запальчивости воскликнула Амина.
Орлай Кости засмеялся.
— Нищие! Алтына не имеете, а хотите денет на суд достать!
Продолжая смеяться, Орлай Кости вышел из комнаты. Амина заплакала.
Вскоре после того, как Эман воротился из города, по Коме пошел слух, что он собирается вместе с сережкинскими и луйскими переселенцами в Сибирь.
О.рлай Кости пристал с расспросами к Кугубаю Орванче. Но тот отвечал одно и то же: «Не знаю». Спросил у Амины — она промолчала.
Старый Кугубай Орванче и Амина в самом деле ничего не знали. Однажды вечером, когда они вместе ходили за орехами, Амина спросила:
— Правду или нет говорят про Сибирь?
— Лунские уезжают, это я наверное знаю, — ответил Кугубай Орванче, а про нашего Эмана, верно, пустое болтают.
— Мне он несколько раз говорил: «Хорошо живут те марийцы, что в позапрошлом году переселились. Может, и нам уехать?» Но я думала, он просто так говорил.
— Не знаю, он со мной не советуется, про старого отца совсем забыл. Нынче опять в город уехал, мне ничего не сказал. А твой отец меня по десяти раз на дню попрекает: «Твой сын коня украл и продал, ты его этому научил».
— Ты на его ругань не обращай внимания.
Кугубай Орванче вздохнул:
— Скорее надо отделяться. Что отец-то говорит?
— Все то же. В этом году, говорит, не отделю. Эман опять поехал к адвокату.
— Зря ты его отпустила, сноха. От суда добра не жди.
— Что же делать? Дальше так жить нельзя. Нет, хватит мучиться!
— С богачом судиться — проку не будет. Все равно он дело выиграет.
— Что наперед гадать. Кто знает, может быть, мы выиграем?
— Ну, предположим, суд решит дело в нашу пользу. Все равно отец твой хорошей земли не даст, отрежет самую бросовую, на которой ничего не вырастишь.
— Не сделает отец так! Хоть он и бессердечный человек, а все ж мы ему не чужие!
— Нет, сноха, когда дело доходит до суда, от родства и духу не остается. Будете весь свой век враждовать, как луйские мужики с хуторянами враждуют.
— Почему «будете»? А ты куда денешься?
— Уходить надо. Был у меня свой дом, теперь нет. Пойду по миру.
— Пустое говоришь, отец. Ты скажи лучше вот что: если суд ничего не присудит, что нам тогда делать?
— Уезжать куда-нибудь придется.
— А землю оставить тому кровопивцу?
— Землю продать можно.
— Что мы без земли делать будем? Я только на земле работать умею…
— Говорят, в Сибири хлеб хорошо родится.
— Я об этом тоже слыхала. Родственник матери из Сережкина приходил, говорил. Далека она уж очень, Сибирь-то.
— Тут не то, что в Сибирь, куда угодно уедешь, только бы не оставаться у Орлая Кости.
Амина, вздохнув, согласно кивнула.
Разговор оборвался, но и Кугубай Орванче, и Амина про себя продолжали думать о том же. Каждый по-своему представлял себе будущее, но сходились они на том, что все-таки надо уезжать…
Эман, вернувшись домой, поговорил с женой и отцом. Орлай Кости два дня терпел, не расспрашивал, хотя ему очень хотелось знать, что решил Эман. Он делал вид, что его это вовсе не интересует, насвистывал, прикидываясь веселым, и говорил жене:
— Слава богу, живем хорошо. Если и дальше так дела пойдут, к зиме можно будет мельницу купить.
— Как хочешь, — ответила жена.
На третий день Орлай Кости, наконец, не выдержал и — спросил жену:
— О чем это они все шепчутся? Отделяться собираются что ли?