Кугубай Орванче сказал ей:
— Не убивайся, дочка, от горя сама заболеешь.
Салвика взглянула на старика, вздохнула, утерла слезы концом платка, снова заплакала и вышла из избы.
Покойник лежал на лавке.
Кугубай Орванче подошел к нему.
— Сколько раз я тебе говорил: «Не ходи один, стрелять не умеешь». Вот, не послушался… Медведь— не шутка.
Пришли на похороны соседи. Из мужчин — одни старики (остальные на пахоте), — много женщин.
Кугубай Орванче с одним марийцем принесли из сарая две колоды, вычистили их, обтесали. В одной прорезали окно, в которое опустили пятьдесят две копейки.
Тем временем другие старики на лубяных носилках ногами вперед вынесли покойника во двор. Там был поставлен полог, под которым с телом остались одни мужчины. Один из них разорвал на покойнике рубаху и снял ее. Другой, трижды заходя в дом, вынес сначала мыло, потом веник и в третий раз ушат теплой воды. Обрызгали веник водой, этим веником провели по телу покойника с головы до ног, потом как следует обмыли. Надели ha него холщовые штаны и рубашку, обули в новые лапти, причем лапотные оборы замотали в левую сторону. Надели поддевку, на руки — варежки. на голову — шапку. После этого снова занесли в дом ногами вперед, положили на прежнее место.
У изголовья покойника поставили частое сито, в него насыпали ячмень, в ячмень поставили и зажгли свечи.
Между тем Амина испекла девять маленьких блинчиков. Салвика взяла три блинчика, подошла к ситу.
— Киямат тёра*, это тебе! — сказала она и — положила в сито один блинчик.
— Киямат саус[6], это тебе! — сказала она и положила другой блинчик..
— Муж мой Арслан, это тебе! — и она — положила третий.
Кугубай Орванче достал из-за пазухи Принесенцые из дому свечи и хлеб.
— Это все Арслану, Арслану, — приговаривал он, зажигая свечи и кроша в сито хлеб.
Когда свечи догорели, в колоду постелили старый войлок, в изголовье положили старые тряпки, все это покрыли мягким холстом. Только тогда положили в колоду покойника.
— Пусть твой дом будет теплым, — сказал Кугубай Орванче, и все повторили эти слова.
— Пусть будет у тебя семь тысяч копеек денег! — Кугубай Орванче достал десятикопеечную монету и положил ее в карман поддевки покойника.
С левого бока положили полотенце, с правого — палку, чтобы на том свете отпугивать собак и змей, за пазуху сунули три блинчика.
— Где у тебя холст, Салвика? — спросила одна из женщин.
Принесли длинный кусок холста, им накрыли покойника.
— Пусть будут у тебя шелковые качели! — сказала женщина и положила вдоль холста три нитки — красную, черную и зеленую.
Другая женщина оторвала от длинного холста кусок, накрыла им лицо покойника, говоря:
— Вот тебе покрывало для лица.
Сверху покойника накрыли старым чапаном.
Когда понесли из избы, Салвика, взявшись за край колоды, произнесла:
— Не уноси с собой счастье!
Остальные вышли молча.
Хотя на дворе лето, колоду, по обычаю, поставили на сани.
— Где Алика? Приведите ее сюда!
Алика, напуганная и наплакавшаяся оттого, что плачет мать, подошла к толпе провожающих.
Кугубай Орванче сказал девочке:
— Перешагни три раза через домовину отца и при атом скажи: «Отец, не делай меня бедной, сделай счастливой!».
— Зачем? — испуганно спросила девочка и посмотрела на мать.
— Доченька, слушайся старших! Переступи. Не заставляй ждать.
Люди впряглись в сани. Салвика поймала большого петуха, подала его Кугубаю Орванче.
Старик отрубил петуху голову и, держа ее за гребешок, подошел к саням; кровь петуха капала на лоб покойника. Кугубай Орванче в это время приговаривал:
— Кровь твою выкупил! Кровь твою выкупил!
В это время обезглавленный петух, подпрыгивая, кинулся во двор и там упал замертво.
«Побежал во двор, не на улицу, это, говорят, к тому, что в доме еще быть покойнику, — подумал Кугубай Орванче. — Жалко Салвику…» Об этом же подумали, наверное, все остальные и с жалостью поглядели на Салвику и потянули сани.
Кугубай Орванче петуха с головой в-ыбросил на улицу и зашагал за санями.
День был солнечный, кругом щебетали птицы, белки безбоязненно смотрели с верхних веток сосен своими круглыми глазками.
Два марийца закончили рыть могилу и отдыхали. Завидев приближавшиеся сани, они побежали навстречу и помогли тянуть.
Могила была выкопана с юга на север. Дерн снят сверху квадратами и сложен в сторонке.
Кугубай Орванче пересчитал куски дерна, подумал:
«Все сделано по обряду, дернин не шесть, не восемь, а семь, как и положено… Эх, обряды, обряды! К чему они покойнику?»
Колоду на двух веревках сняли с саней, переставили на землю. Кугубай Орванче трижды приподнимал покрывало с лица покойника, приговаривая:
— Погляди в последний раз на белый свет! Погляди в последний раз на белый свет! Погляди в последний раз на белый свет!
Салвика бросила на дно могилы медную пуговку, сказала:
— Мать-земля, не жалей землю!
Стали опускать колоду. Трижды прикасались ею ко дну могилы и шептали:
— Не бойся! Не бойся! Не бойся!
Потом колоду закрыли крышкой, на нее положили лубяные носилки, на которых выносили покойника, и, взяв лопаты, завалили могилу, насыпали холмик. Свежая земля блестела на солнце.
Кугубай Орванче, нарвав травы, сделал веник, обмахнул этим веником могильный холм, приговаривая при этом:
— Пусть твой дом будет чистым, место теплым, а сам будь безгрешным.
То же самое проделали и остальные.
Один из марийцев, копавших могилу, принес длинный шест, на его конец привязал разорванное пополам полотенце, посадил вырезанную из дерева кукушку. Шест воткнул в землю, рядом с могилой.
Вскоре на кладбище никого не осталось. Лишь белая кукушка причитала над могилой, да в стороне лежали перевернутые сани. А вокруг — солнце, вокруг — лес, вокруг птицы поют — жизнь не останавливается ни на мгновенье…
После похорон Кугубай Орванче еще больше сгорбился.
— Дедушка, что у тебя болит? — спросил как-то его внук Сергей.
— Ничего у меня не болит. Разве я похож на больного?
— Похож, потому и спрашиваю.
— Чем приставать к дедушке, шел бы играть к Апсатару. Завтра, если будет вёдро, мы с тобой пойдем смотреть силки.
— Правда?
— Ты же знаешь, что твой дед никогда не обманывает. Завтра пойдем, а сейчас беги к своему Апсатару.
Сергей накинул на себя старый отцовский зипун, обул сапожки из белой кожи, побежал к соседям.
Апсатар сидел за столом и что-то рисовал.
Подошла старшая сестра, сказала:
— Убирай-ка бумаги, карандаши — весь свой мусор, мы тут сейчас будем пирожки стряпать.
Апсатар обиделся:
— Мусор! Сама ты мусор!
— Ах ты, сопляк, еще огрызаешься!
— Убери руку! Укушу!
— A-а, укусишь? Вот тебе, вот! — сестра выволокла его из-за стола и несколько раз шлепнула.
— Э-э, дурачок, попало! — засмеялся старший брат и. отложив недоплетенный лапоть, начал крутить цигарку.
Мальчик собрал бумагу и карандаши и ушел за печку, позвав туда же и Сергея. Оказывается, Апсатар выкинул отсюда все тряпки, поставил чурбан вместо стола. Приятелям за печкой было уютно, как в шалаше. Они принялись рассматривать картинки в книжке.
Между тем сестра сняла со стола скатерть, на стол, еще накануне выскобленный до блеска, насыпала муки, выложила тесто и крикнула младшей сестре:
— Только и знаешь песни петь, надоела!
— Зря, сестра, ругаешься. Разве я плохо пою? Вчера, когда мы эту песню пели на посиделках у Амины, не только старых, даже молодых проняло до слез.
— Ох ты! — засмеялся брат. — Ты думала, они почему плакали? От вашей песни? Вовсе нет. В избе дымно было, у всех слезы и побежали. А вы, девки, обманывать мастера!