Память постепенно возвращалась, и он вспомнил, что случилось с ним до «сердечного обморока». Он вспомнил, что его жена покончила с собой. Он вскочил с кровати так быстро, как только мог. Опираясь одной рукой за стенку, он открыл дверь. Константин услышал мужские голоса, шаги по квартире, услышал дочь. Её голос шёл из гостиной, куда и поспешил Жикин. Передвигаться ему было крайне сложно. На лбу выступила испарина, а рубашка тут же покрылась серыми пятнами пота. Он перебирался по стене пока не зашёл в комнату, где увидел дочь и хорошего друга. Высокий, худощавый мужчина. Его лицо было покрыто морщинами, на носу свисали очки, а на подбородке была ямочка со спелую вишню. Это был Виталий Орлов (который через год после этого случая ушёл на пенсию). Виталий обернулся на шум и увидел своего коллегу, который стоял словно призрак в дверном проёме. Он и Рита подоспели к Константину как раз в тот момент, когда он уже терял силы и сползал на пол. Они усадили его в кресло рядом с журнальным столиком, Рита открыла форточку и позвала Буковского, который вскочил в гостиную, как разъярённый зверь:
– Костя, твою мать! Какого хера ты тут делаешь? У тебя был «сердечный обморок»! Тебе вставать нельзя.
Костя лишь потупился на судмедэксперта глазами обиженного подростка.
Буковский попросил Риту пройти с ним на кухню, чтобы её ещё раз осмотрели врачи. Девушка не хотела идти, утверждая, что с ней все в порядке, но все же сломалась под напором Буковского и они ушли на кухню.
Орлов провёл их взглядом, встал с дивана и подошёл к Жикину. Виталий молча стоял около него и сочувствующе смотрел на Константина. Орлов сел в кресло, стоящее с другой стороны журнального столика, и положив кожаный портфель на колени, спросил Жикина:
– Костя, она болела психическими расстройствами?
– Ты же знаешь, что да. Зачем спрашивать? – Виталий молча смотрел на своего коллегу. – Кто знает о случившемся?
– Я, Буковский со своей бригадой и Василий Петрович.
– Я не хочу, чтобы знали остальные. Виталик, я не хочу, чтобы все узнали про это, понимаешь – не хочу, – сказал Жикин и заплакал как ребёнок. – Я не вынесу этого, – сказал он сквозь слезы.
– Костя, пока об этом никто не знает. Соберись. Мне нужно знать, как она себя чувствовала последнее время, как вела себя, случались ли у неё нервные срывы?
– Нет, наоборот – всё было хорошо, – сказал Константин и почувствовал, как по телу прошёл холодок. Всё было хорошо до 14 февраля. До проклятого Дня Влюблённых. Он помнил, как они хорошо проводили время, как она улыбалась, и, как он заново почувствовал жизнь, а потом все пропало. Воспоминаний не было. Он не помнил, когда последний раз разговаривал с Татьяной, как она себя чувствовала, как она себя вела. Жикин толком не мог вспомнить, когда последний раз видел жену.
За эти два месяца он с головой ушёл в работу потеряв счёт часам, дням и неделям. Он мог проводить несколько суток на работе, потом прийти домой, принять душ, лечь спать, а затем снова уйти на несколько суток в пропитанный сигаретным дымом кабинет. Константин больше не разговаривал с женой, не интересовался, как проходил её день. Его заботило лишь дело. За два месяца в общей сложности было найдено четырнадцать тел (детей, подростков, девушек, парней), и ещё девять числились без вести пропавшими, но никто не сомневался, что через какое-то время их найдут разодранными, расчленёнными или обглоданными на территории Минска.
Два месяца он жил не своей жизнью, два месяца он не замечал, как менялась его жена. Жикин не видел её слёз, не видел её мучений. Он не слушал её просьб и мольбы о помощи. Не хотел слышать. И не слышал до этого момента.
Константин достал из кармана брюк помятую пачку красного «Винстоуна», достал сигарету и закурил. Пепельницы рядом не было, – он никогда не курил в квартире – и он стряхивал пепел прямо на пол. Делал он это с абсолютным безразличием.
– Всё было плохо, – тихо сказал Жикин.
– Насколько? – спросил Виталий.
– Ты не поверишь, но я не знаю. Последних два месяца я не жил со своей семьёй. Не в прямом смысле. Я ночевал тут, спал в своей постели, принимал душ в ванной – после этого слова его передёрнуло, – но меня тут не было.