– Так, ты из богатой семьи? Мажорик? – сказала Наташа, и Богдан почувствовал, как от неё повеяло холодом.
– Был когда-то. И не отрицаю, что будучи мелким говнюком, вел себя как говнюк и высокомерная выскочка. Но потом пришло осознание, и я решил измениться. Но ты вправе думать обо мне, как угодно.
– Я не люблю таких, как ты из прошлого. – Наташа повернулась к окну, и, подперев лицо коленями, устремила свой взор в бушующую снежную пургу.
– А я и не прошу себя любить. – Богдан молчал с минуту, а после добавил, – Я и сам себя не люблю. Но та жизнь в прошлом, а мы сейчас здесь. Ты тоже сильно поменялась с того времени.
– Это да, – тихо согласилась Наташа.
– Так, зачем ворошить призраков прошлого. Лучше жить настоящим!
У каждого из них были свои скелеты в шкафу, от которых они бежали, прятали в шкаф или пытались зарыть поглубже в землю. Но от правды не уйти. Та боль которую причинил в прошлом или которую причинили, не заживет никогда. Время не лечит. Время меняет и учит смотреть иначе на те поступки или события. Но их нельзя забыть. Можно только сделать так, чтобы этого не повторилось. По крайней мере как можно дольше.
– Любишь свежие цветы? – спросила Наташа
– Где-то прочитал, что запах свежих цветов помогает расслабляться.
Наташа повернулась к Богдану, и, сказав, что ей холодно пересела на диван. Она поставила бокал на стол и придвинулась к Сереброву. Её карие глаза тонули в его серых. Мочки ушей покраснели, а на щеке выступил розовый румянец. Она положила руку на его запястье и медленно придвинулась к нему, так что чувствовала его дыхание. Оно было теплым и учащенным. От тела пахло мятой, отчего щекотало в носу. Она приближалась все ближе. Их взгляды слились в единое целое, а губы почти соприкоснулись.
– Ты слышал это? – тихо спросила Наташа.
– Нет.
Из коридора раздался шорох, словно кто-то царапал металлическую дверь.
– А теперь?
– Теперь слышал. Оставайся здесь, а я проверю.
Абонент, которому вы звоните, временно недоступен.
Белый Фольксваген пронесся по двору на бешеной скорости. Машину носило из стороны в сторону, а из-под колёс вырывался кусками мокрый снег. Константин крепко сжимал руль и даже не думал убирать ногу с педали газа. Автомобиль на полном ходу снес стрелу шлагбаума, едва не зацепил припаркованную иномарку и остановился по центру двора.
Константин выскочил на улицу достав на ходу пистолет. Тысячи маленьких снежинок, словно рой диких пчел, обжигали лицо и руки. Он, прищурившись, и держа пистолет дулом вниз, метался среди припаркованных автомобилей. Полы пальто разлетались и сбивали темп, а из-за нарастающей метели он едва мог что-то разглядеть в нескольких метров от себя.
В самом конце парковки, словно притаившийся хищник, стоял он – черный Джип Гранд Чероки. Константин перешел на бег и помчался к машине. Ноги скользили по обледеневшему асфальту, и раз или два, он пошатнулся так сильно, что едва не распластался на земле. Ноздри слипались, горло обжигало, словно туда заливали кипяток.
Машина уже была близко, и он мог рассмотреть человека в салоне. Это был Лобачев. Профессор его не видел, и это было шансом для следователя. Жикин взялся правее, сделал небольшой крюк, подойдя к водительской двери. Константин заглянул через стекло и увидел, как профессор согнулся над деревянной чашей наполненной красной жидкостью. Лобачев водил мизинцем по краю чаши и что-то бормотал себе под нос. Жикин резко открыл дверь автомобиля, и, направив пистолет на Лобачева, приказал:
– Быстро вышел из машины, или я богом клянусь, тебе не жить!
Лобачев даже не шелохнулся, а лишь стал громче говорить на непонятном для следователя языке.