Он сделал еще один выпад.
— Не тронь фуражку! — завопил Алекс, но тут уж Северин рассвирепел окончательно и пустил в ход разводной ключ. Алекс залился кровью. Они стонали, они обзывали друг друга самыми нехорошими словами, они пихались и размахивали руками. Алекс глянул по сторонам, он был не прочь схватить какой-нибудь напильник, но ничего, даже перышка под рукой не оказалось. Вдруг он выпустил рулевое колесо, рванулся вперед и ударил Северина головой под дых. В ту же секунду корабль дал сильный крен, мостик ушел у него из-под ног, он упал и увлек Северина за собой. Счастье еще, что они не перелетели через борт. Но об этом они даже и не тревожились, у них были другие заботы: кататься по мостику и лупить друг друга.
А «Воробей» шел сам по себе. Да и то сказать, воробышек ты мой, нет в тебе болезненной мечтательности, ты сумел не потерять головы, ты идешь по своему маршруту, который отложился в твоей памяти. Я вполне полагаюсь на тебя, ты и сам можешь найти дорогу домой. Но море-то неспокойное, и руль застыл неподвижно, и никто не смог бы подвигнуть молоковоз на чудесные свершения, поэтому он передумал и начал показывать норов. Те двое все дрались, поднимались на колени, снова падали, сбитые с ног, теперь Алекс вооружился напильником и вовсю его использовал, оба заливались кровью, но не замечали этого, они лишились зубов, они поочередно издавали стоны и вопли.
Наконец Леонарт, стоявший внизу на палубе, заметил, что «Воробей» совершает какие-то дикие прыжки, потом вдруг бросается в сторону, что на него совсем не похоже. Он взбежал по трапу, хотел поглядеть. Черт подери! — только и сказал он, а больше ничего не сказал.
«Воробей» тем временем пустился во все тяжкие — и если он не сидел на корме, то, уж верно, всем корпусом летел по воздуху. Последняя из подводных шхер лежала всего в нескольких саженях от носа корабля, похоже было, что корабль и сам ее углядел, а углядев, не одобрил, не пожелал считаться с ней и решил пойти на таран. Леонарт чуть с ума не сошел. Он прекрасно знал, что шхера должна быть по левому борту, между тем она вдруг оказалась справа. Когда он наконец схватился за колесо, пытаясь выправить курс, было уже слишком поздно, он только усугубил катастрофу. «Воробей» ударил в шхеру, а шхера, та не позволила себя протаранить, о нет, она оказала сопротивление, и очень серьезное сопротивление, она приняла «Воробья» на свой хребет и опрокинула его.
Взрыв и дым, гром и молния, и Судный день, и вопль к небесам.
Да, да, вот как бывает, когда команда надумает самолично вести пароход.
Удалось ли «хоть кому-нибудь спастись»? Да всем до единого. Из городка их увидели и выслали на подмогу весь спасательный флот.
Но это еще не вся история. Пошли допросы, полиция, эксперты, члены дирекции выехали к месту кораблекрушения, поехал с ними и фотограф Смит, чтобы сделать снимки, на молодого Клеменса навалилась куча дел — чтобы по возможности смягчить приговор для матросов и для директората, страховая же компания вообще отказалась платить. Старый, проржавевший «Воробей» был обречен. Он лежал, расколотый на две части.
В городе царило ужасное волнение и беспокойство, и никто даже палец о палец не ударил, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Всему причиной была капитанская фуражка, но ее так и не нашли. Очевидцы утверждали, что это была фуражка с козырьком и кокардой, шнурами и по одной пуговице с каждого боку, причем из позолоченной меди.
Непогода довершила гибель «Воробья» и всего, что на нем было, салон стоял теперь кверху тормашками, рубка и ледник вообще исчезли. В каюте у штурмана волной унесло все, лишь старый календарь, прибитый к стене, остался на прежнем месте. Через полгода ему исполнилось бы десять лет.
Спустя несколько дней после крушения останки корабля ушли на дно.
И настала беда с акциями. Они ушли на дно вместе с «Воробьем». Для таких, как Вестман, потеря была невелика, он и держал-то всего несколько штук, или как Фредриксен, с его единственной акцией. Но контрольный пакет был на руках у Лоллы — вернее, у Абеля, а не у Лоллы.
Она хотела вчинить иск директорату, но молодой Клеменс, ее муж, остановил ее. Он со своей стороны был очень зол на дирекцию, он сам говорил, что это преступная шайка, и, когда его красивый рот изрекал такие слова, это было все равно, как если бы кто-то чертыхался и изрыгал страшные ругательства. И однако же он не советовал Лолле, своей жене, вчинять иск. Не иначе, он ревнует к Абелю и радуется, что тот понес убытки, думала про себя Лолла. Но ничего подобного, просто у Клеменса были хорошие манеры плюс обостренное чувство справедливости. Ведь в директорат, говорил он, входят вполне достойные жители города, они хотят помочь сельским округам сбывать молоко. Они построили молокозавод и пустили по маршруту пароход, большой прибыли они с этого не имели, но поддерживали дело на плаву и приносили пользу окрестным поселкам. Вот почему они разрешили «Воробью» ходить без капитана. И тем самым сняли запрет. И не только это, команда тоже на этом заработала, они получали капитанское жалованье и делили его между собой. Долгое время у них все хорошо получалось, но потом произошло несчастье, их судили. В конце своей речи Клеменс спросил, не считает ли она, что они достаточно наказаны приговором? И вообще-то говоря, что собиралась Лолла делать с этими акциями?