Он толкает дверь, но она не поддается. Что такое? Он толкает сильней. Ничего. Видно, у кого-то руки чесались и он, проходя мимо, накинул крючок. Абель может без труда разнести эту тонкую глухую дверь, ему приходилось иметь дело и не с такими дверями, но он боится, что его услышат, вдовы и матери имеют привычку задерживаться на кладбище, ухаживая за своими могилами.
Он изучает дверь, видит крючок в зазоре между дверью и притолокой, но у него нет при себе ножа, нет даже щепочки, достаточно тонкой, чтобы просунуть ее в щель и приподнять крючок. Вероятно, что-нибудь можно найти в колокольне, в этом львином гнезде, может, она оставила там шпильку для волос или перышко, львица-то, ха-ха-ха, но потом он просто высаживает дверь. Она падает на пол с излишним шумом, и он опять прислушивается. Нет, ничего. Прежде чем уйти, он все аккуратно приводит в порядок, ставит дверь на место и накидывает крючок.
Церковь пуста. Иисус стоит все на той же консольной полочке, но браслета у него нет. Вот пусть и получит новый. Абель залезает наверх, красиво прилаживает браслет, оглядывает свою работу и слезает вниз. Все сделано так скоро, что ему почти не верится, и уже снизу он еще раз оглядывает свою работу.
Он присмотрел себе окно, чтобы через него покинуть церковь. Из немногих окон, которые легко открыть, это выходило на самую уединенную часть церковного двора — на кладбище. Но там на белой скамеечке как раз сидела пожилая дама, глядя на церковь.
Он знает эту даму, она сидит около свежей могилы — вдова престарелого шкипера Крума, который наконец-то отдал Богу душу. Абелю приходится ждать.
Он еще раз окидывает взглядом фигуру Христа, и его осеняет: у Христа две руки, но ведь и у Ольги тоже две, она могла бы носить часы на одной руке, а браслет — на другой или сразу часы и браслет на одной. Она до сих пор считает его ребенком, а не взрослым мужчиной.
А вдова все сидит.
Он вспоминает, как все было двенадцать лет назад, когда ему не пришлось лезть через окно. Бедный я был мальчик, такой маленький и так боялся привидений всю ночь. Благослови меня Бог, в ту пору я еще не выучился входить и выходить через окна.
Вдова все не уходит. Эта упорная старуха сидит и печалится о муже, с которым при жизни так плохо и так своевольно обращалась. Не иначе где-нибудь неподалеку сидит другая женщина и видит, как горюет вдова, не то бы ее здесь давно не было. Она — мать Тенгвальда, кузнечного подмастерья Тенгвальда, который кое-чего достиг в жизни и стал подмастерьем при восьми детях. Бедный и Тенгвальд, он приносил в школу бутерброды с кружками дорогих бананов и мог выхваляться перед простым мальчиком с маяка.
Бедные мы все.
Вдова наконец ушла.
Он открывает окно, пядь за пядью, чтобы предательское стекло не блеснуло на солнце. Спустившись на землю, он и здесь приводит все в порядок и закрывает окно.
VIII
В «Приюте моряка» прошел слух о том, что завтра в церкви будет читать проповедь Рибер Карлсен, который приехал из Финмарка. Он так отличился на своем поприще, что теперь его посылают в Германию стипендиатом, а по дороге туда он решил прочесть проповедь в родном городе. Об этом писали газеты, говорят Абелю, вы, случайно, не читали? Не читал.
Город был горд своим Рибером Карлсеном и поставил себе целью заявиться на проповедь в полном составе. Его школа и университет стоили отцу последней доли в последнем пароходе, но теперь, когда Рибер стал для города светочем и надеждой, все это уже не имело никакого значения. В нем были заложены великие дарования, теперь он работал над фундаментальным трудом об искуплении. Неужели Абель и об этом не читал? Нет, не читал.
Но хватало и таких, которые прочли. И церковь была полна, хотя шел уже второй день праздника, рассказывала Лолла. И приходский священник облачился в белые одежды, но сам Рибер Карлсен был в обычном черном сюртуке, потому что праздничного одеяния при нем не оказалось.
— И скажу я тебе, уж это была проповедь так проповедь! — воскликнула Лолла. — Навряд ли у кого-нибудь из прихожан глаза остались сухими.
— Я его хорошо помню, — сказал Абель.
Лолла:
— Должно быть, Ольге, я хочу сказать, молодой фру Клеменс, странно казалось вот так сидеть и глядеть и слушать его.
— А Ольга тоже была в церкви?
— Оба были — и она, и ее муж. Я это и подразумеваю, когда говорю, что ей, верно, казалось странно его слушать. Его, который теперь так всюду прославился и за которого она вполне могла выйти замуж.