Чувствовал он себя не слишком хорошо. Очень уж непривычное состояние — ходишь и бездельничаешь и при этом не опускаешься на дно. Опустись он, все выглядело бы совсем по-другому. Но не имело смысла сидеть и втягивать голову в плечи и делать вид, будто ты мерзнешь и плохо себя чувствуешь, когда на тебе такая справная одежда. Лолла вполне бы сгодилась, чтобы рука об руку с ней брести дальше по жизни, но, во-первых, она была его мачехой, а во-вторых, стала дамой. Впрочем, когда-то она была достаточно сумасбродной, чтобы уничтожить себя самое. О Лили, кассирше и владелице сада, всерьез даже и речи быть не могло. Эта годилась лишь для того, чтобы стать на время его возлюбленной.
Все кругом только и твердили, что ему надо кем-то стать. А почему надо? Потому что все кем-то стали, но при этом не сделались выше других. Просто очень нелепо разгуливать эдаким джентльменом-лоботрясом с черным флером на рукаве, при всех пуговицах, и с целыми швами, и без единой прорехи.
С крыши упала черепица и чуть не убила одного из великих людей города, Фредриксена, того самого, у которого были и загородное имение, и моторная лодка, обшитая красным деревом. Абель сразу направился к Фредриксенам и спросил, не может ли он быть хоть чем-то полезен. Жена с удивлением поблагодарила его за участие, но она не знает… не совсем поняла…
Он, Абель, может, например, привести с собой несколько пареньков из такого-то и такого-то садоводства, пусть выполют траву в саду, покуда господин Фредриксен прикован к постели…
Жена продолжала не понимать, для этого у них есть специальный человек, садовник. Она еще поблагодарила за заботу, но все-таки…
Чего ради он вообще навязывается и лезет не в свои дела? Сорняки в саду — и без того на дворе октябрь, ночные заморозки, у фру Фредриксен есть все основания удивляться. Вот и Ольга удивилась, когда он пришел и хотел что-то ей предложить, так, небольшой презент. Как ни суди, а не получалось у него быть предприимчивым. Точно так же он проработал три недели в магазине, где торговали книгами и бумагой, не испытывая к делу ни малейшего интереса. Точно так же он заявился и в кузню к Тенгвальду, но работы и там не получил. Ты ведь не станешь отбирать кусок хлеба у тех, которые уже здесь работают, сказал тогда, помнится, Тенгвальд.
Ну конечно же он хотел стать кем-нибудь, это просто блажь, что он не хочет. Он уже сам наскучил своим ложным положением — бродяга и джентльмен в одном лице. С мореходной школой он на этот сезон опоздал, но он человек терпеливый, может и подождать. Случалось время от времени то одно, то другое, чем можно отвлечься. Пришел таможенник Робертсен и без обиняков попросил о займе. Абель точно так же без обиняков отказал. Уж этот таможенник с его суетливой деятельностью, с его женой и дочерьми — нет и нет! Зато вот матери Лили, которая стирала на рабочих с лесопильни, он помог наладить продажу вафель на карусельной площади. Иногда он сам покупал у ней всю корзину вафель, а потом раздавал их…
Как-то раз прибежал сосед по «Приюту моряка» и сообщил, что попал в беду один пильщик. Парень просто не смог дольше стоять и глядеть, как никто не в силах помочь.
Абель поспешил к лесопильне. Там уже собралась целая толпа. Один из десятников стоял со свернутым канатом в руках, но не знал, что с ним делать, известили аптекаря, тот примчался на своем автомобиле, выскочил, начал издавать вопли и заламывать руки. Пилу остановили, но водопад страшно грохотал, а управляющий и конторщики стояли вокруг, драли глотку и подавали ценные советы. Суматоха царила страшная. Лили была там же, она причитала, бегала с места на место и волокла при этом за руку свою дочь. Свой огромный живот она прикрыла шалью. Это был Алекс, ее муж, он мог погибнуть на глазах у всех.
А все натворили большие стволы из «Пистлейи» — их надумали без всякой подстраховки пропустить через шлюз, но какое-то бревно встало торчком, упершись в дно перед самой пилой, другие бревна зацепились за первое, получилась «запань», как это здесь называют, и мгновенно взгромоздилась гора выше самого водопада.
Алекс дошел со своим багром до низу этой горы, ему даже удалось высвободить несколько бревен, но тут он, должно быть, заметил, что с каждым высвобожденным бревном растет опасность для него самого: он стоял на конце нижнего бревна, а над ним нависала целая гора бревен. Алекс был не глупее других и понимал, что лишь тяжесть его тела удерживает на месте это, последнее бревно и не дает обрушиться всей горе. Он застыл неподвижно, ища глазами спасения. Лицо у него побледнело. Он осторожно поднял руку в знак того, что не может шевельнуться.