— Я вот что подумала, нельзя ли приготовить для вас что-нибудь такое, что вам будет не больно есть.
Штурман, недовольно:
— Это с какой же стати?
— Ну, может, вам будет не так больно есть.
— Как оно идет, так пусть и идет.
— Вам, к счастью, чуть полегчало, но я просто подумала, не можем ли мы сделать для вас что-нибудь особенное.
Ее приветливый тон подействовал на него, очень даже подействовал, он поднялся на ноги и наклонил голову, пытаясь скрыть краску на своем желтом лице.
— Я вам вот что скажу, фру Бродерсен, — не имеет смысла. Но все равно большое спасибо.
— Но если вы что-нибудь надумаете, скажите.
— Главное, чтоб не слишком теплое.
— Хорошо. Мы это учтем.
— А вообще, ни к чему все это, — сказал он. — Летом мне стало лучше, а сейчас опять хуже.
— Боже мой, неужели никак нельзя помочь? А врачи что говорят?
Штурман, с презрением:
— Они еще год назад хотели засунуть меня в больницу. Кого ни спроси, все говорили, чтоб я лег туда. А я не лег.
— Не легли?!
— Не лег. Так-то вообще я здоров, у меня просто горло болит. Что-то подцепил, наверно. А они говорят: немедленно ложись в больницу. Дело, говорят, срочное. Еще в прошлом году. А я вот до сих пор бегаю.
— А вы что-нибудь делаете?
— Я много курю. И еще полощу горло коньяком. Прямо стыдно показывать, но вот, взгляните, все время ношу с собой бутылочку — прямо как пьяница.
— А от него не жжет?
— Как огнем. Очень даже жжет.
— Но по-вашему, это помогает?
— Не знаю. Просто я так лечусь. Ну конечно, не помогает. Но ляг я в больницу, тоже бы не полегчало. Они уже в прошлом году сказали, что я пришел слишком поздно. Надо бы мне прийти раньше, когда еще не болело. Так чего ж ради ложиться сейчас, если все равно слишком поздно. Они сказали, что это рак! — вдруг выкрикнул он.
— Вы женаты? Мы ведь ничего про вас не знаем.
Штурман не ответил.
— Очень вас жалко, — сказала она в завершение разговора.
Он вдруг стал резким и неприветливым, как всегда.
— Почему это меня жалко? Другим гораздо хуже, чем мне.
Лолла больше ничего не сказала. Когда она ушла, штурман снова сел у машинного телеграфа и принялся разглядывать муравьев. Плохо дело, верно, подумала она. Он все время стоял наклонив голову, может, не хотел дышать на нее коньяком. Это был крепкий человек с сильной волей, вот и ожесточение его было законченным и четким.
В нем ровно столько злости, сколько и болезни, толковала между собой команда. У них опять было к нему дело, и поэтому они решили заявиться в полном составе. Северин, как старший из них, будет держать речь. Но Алекс, произведенный тем временем в офицеры, с ними не пошел. И осталось их только двое, Северин и Леонарт, — вот и вся депутация.
Однако момент для переговоров они выбрали самый что ни на есть неудачный. Штурман досадовал на себя, что так разоткровенничался с буфетчицей, что она подбила его на такие признания, заставила его столько ей выдать — пропади оно пропадом, это настырное участие! Он подбежал к релингу и яростно сплюнул за борт, достал из кармана фляжку и прополоскал горло, после чего сделал вид, будто опять сплевывает, и снова подсел к машинному телеграфу. Пропади оно пропадом, это настырное участие…
— Вам чего? — спросил он.
— Да вот, — ответил Северин, — мы о том же, что и в прошлый раз.
Штурман встал, но тотчас снова сел, и вышло, что как бы и не вставал.
— Ну так чего, я спрашиваю?
— Чего? Ну… с тех пор как Алекса взяли на капитанский мостик, нас снова осталось только двое, вот он, Леонарт, и я. Нам не хватает на борту одного человека.
— Я ж вам сказал, поговорите в дирекции.
— Уже говорили, штурман.
— Капитан.
— Так точно, капитан, уже говорили, капитан.
Он слышит издевку в повторении слова «капитан», но спрашивает дальше:
— И что сказала дирекция?
— Они сказали, что хотят услышать лично от капитана, нужен нам еще один человек или нет.
Штурман встает и больше не садится.
— Северин, нам не нужен еще один человек.
— Ах, так, — говорит Северин, — значит, вы, штурман, не желаете замолвить за нас словечко?
Нет, капитан не желает.
— Вот и все, что мы хотели узнать у штурмана.
Депутация удаляется, бормоча себе под нос, что они все уйдут, что его не выпустят в море, потому что никто ему не позволит выходить в плавание с двумя матросами вместо трех…