— Антон! — схватился за грудь, затряс головой и ткнулся в плечо Назарову.
За темной глубиной коридора послышались легкие шажки, и из далекого далека возникла маленькая женщина, быстроглазая, со слабым румянцем на смуглых щеках. Прежняя горделивость и сейчас была заметна в ее осанке.
Назаров прижал к себе огромного Ивана и маленькую женщину, и они долго топтались у порога, восклицая и охая втроем.
— Что ж вы держите меня у дверей, — засмеялся, наконец, Антон Савельевич, отдавая хозяйке плащ и шляпу. — Приглашайте в ваши апартаменты.
— Ну уж, ты всегда что-нибудь скажешь, — буркнул Иван. — На проспекте Металлургов видал, какие там дома? Дворцы! А эти, наши клетушки, придет пора и разберут их по кирпичикам, как мы бараки снесли, хоть и думали, что надолго строим.
Комната, куда ввели гостя, и впрямь была невелика. Стояла у окна хромированная кровать. У стены посередине удивлял допотопный буфет с посудой. Назарова усадили на холодноватый диван довоенного времени с полочкой и кривым зеркалом. Хозяева не сводили с Антона Савельевича глаз, искренне были обрадованы приходом его. А он, стараясь отвечать поскромнее, нет-нет и скосит глаза на простенок. Потом поднялся и шагнул к тому месту, где висела семейная фотография. Фатима сидела на деревенской скамье у дома в окружении мальчиков и девочек с малышом на руках, а за ее спиной застыл Иван в солдатской форме, с бравыми старшинскими усами. Грудь в орденах и медалях, а у самого плеча — две звезды солдатской Славы.
— Геройский у тебя муженек, — не к месту говорнул Назаров. — А детей-то, детей! Шесть, — посчитал он. — Молодцы.
— Разлетелись, — вздохнула Фатима и наивно похвасталась: — А Иван, не поверишь, Антон, за всю жизнь и голос на меня не повысил.
Антон Савельевич незаметно окинул взглядом комнату, заставленную старой мебелью, спросил хрипловато:
— Так и пробегал в прорабах?
— А куда мне в начальство, — бросил Иван, — надо характер другой иметь. Ты вон в Москву ездил, курс наук проходил… Я же в своем деле — профессор.
Назаров потупился. Скромное житье-бытье друга по душе было ему. Хотя о себе с чувством собственного достоинства доложил:
— Ходил и в директорах… Теперь осталось мемуары писать. — И, вздохнув, добавил: — Чего бы ты в жизни ни добился, а когда-то итоги надо подводить…
Вошел парень в джинсах, что копался в капоте «Жигулей». И был он тот самый Егоров.
— Сын, — представила его Назарову Фатима. — Антошенька, познакомься! Это наш друг Антон…
— Савельевич, — подсказал Назаров, протягивая руку. — Тезка.
Осененный внезапной мыслью, он взял Антона за плечи, и тот обдал его чистым, добрым взглядом.
Антоша поглядывал то на мать, то на отца, спросил, не хочет ли Назаров поехать с ними на рыбалку.
— А что, в самом деле-то? — поддержал его Иван. — Подышим кислородом… Ты надолго к нам?.. Завтра летишь? Ну, я тебя в аэропорт сам, с ветерком…
Сын рулил ловко, и «Жигули» напористо мчались по промытому минутным дождиком асфальту. Показывая Назарову город, Фатима просила подвернуть к новому театру и мимоходом пояснила, что в нем такой же зрительный зал, как во Дворце съездов, только поменьше. Потом они остановились у строящегося цирка. И Фатима тащила всех внутрь, растолковывала Назарову, что железобетонный купол испытывался на прочность по методу, предложенному Иваном.
…Степь, за ней — горы, неожиданно обступивший дорогу лес, великолепие чистейшего озера — все это казалось Назарову и знакомым и словно впервые увиденным.
Антоша остановил машину на привычном, видимо, месте, и каждый занялся своим делом.
А после обеда Иван собрался в деревню к знакомому башкиру.
— Ты так и не попробовал тогда бишбармак… А бишбармак — такое блюдо!
Назаров усмехнулся. Он так далек сейчас был от этого бишбармака!
Вспомнились письма Фатимы — в то время еще не знала она русской грамоты. Антон догадывался, что пишет их ей Иван.
«Мне, Антошенька, пора и замуж выходить, человек самостоятельный попался», — это уж ясно, от себя тогда сочинил Иван.
…Сгрудились задумчиво горы, нежно зеленеющие за прозрачными ветвями берез и осин.
Назаров шел за Фатимой по поляне, усеянной подснежниками. Когда-то он с трудом отыскал несколько цветков для Фатимы — и сколько было радости!
Она тоже вспомнила.
— Помнишь, Антон, мы приезжали сюда лес валить? Шли вот по этой поляне, и ты нарвал мне подснежников и сказал, что у вас они зовутся сон-травой.