И чем стремительнее наш разбег,
чем горячей рискованные встречи,
тем строже возле пульта человек,
ведущий нас над безднами диспетчер.
А если бог вас от стихий не спас,
тогда диспетчер — это помощь скорая,
скажите же, товарищи, о нас,
диспетчерская служба —
это здорово!
* * *
Уральские дали — просторы,
и воздух слоист, как слюда.
Заводы, заводы, как горы,
у гор огневых — города.
И звоны литого металла
в ограде любого двора:
на кряжистых склонах
Урала веками живут мастера.
Они укрощенное пламя
привыкли держать под рукой,
еще самоцветные камни
влекут их своей красотой.
И чем минерал ни упорней
в своем потаенном ряду,
тем радостней и чудотворней
творят мастера красоту.
Такой человек не обидит,
он слишком силен для обид,
он взглядом единым увидит,
что встречное сердце таит.
Такая природная сила
уральскому люду дана.
Меня она тоже взрастила,
упорная эта страна.
* * *
Что со мною случится?
Надо мною вчера
Обронила жар-птица
Два горячих пера.
Жароптицевы перья
Тихо в косу вплету,
Жароптицево пенье
В саду заведу.
Спросит милый: откуда
Этот певческий свет?
Где жарптицыно чудо?
А жар-птицы и нет.
Поселилась жар-птица
В тихом сердце моем.
Мне светить и светиться
Самым ясным огнем.
ПИСЬМА
В конверте строгом строгие слова,
ни чувства в них, ни даже обещания,
и почта, разумеется, права,
что письма эти шлет без опоздания.
Опаздывают теплые слова.
Придут некстати, принесут отчаянье,
о совершенном горькое раскаянье,
успев к раскаянью едва-едва.
Любимый! Писем строгих мне не шли,
пусть в воздухе застынут корабли
почтовые. Ах, нет, неправда это!
Когда бы письма строгие твои
ко мне без перерыва шли бы, шли,
а мне бы их оставить без ответа!
* * *
Ах, кони скачут
по кругу — кони,
в глазах горячих
азарт погони.
Ах, гривы — розги,
мечи — копыта,
и рубят воздух,
и почва взрыта,
И сила рвется,
и все доступно:
на крупе — солнце,
земля — на крупе.
И круг клокочет,
щекочет нервы,
и каждый хочет
быть самым первым.
Ах, кони-кони,
глазам не верю:
не вожаком,
а просто первым…
МИНУТА ПОКОЯ
Светло и сторожко
играют степные зарницы
над полем, где рожь,
где пшеница, шурша, колосится.
На небе то звезды,
то низкие стелются тучи,
то душно, то дождик
осыплется с облачной кручи.
И только под утро
затихнет июль надо мною, —
настанет минута,
всего лишь минута покоя.
Светло и сторожко,
и голову клонит усталость…
По млечной дорожке
уже поднимается август,
шумят звездопады
по черной окраине неба, —
готовиться надо
к янтарному шествию хлеба,
а два колоска,
две упавшие с неба зарницы,
в уснувших руках
продолжают тихонько светиться.
* * *
Зорюют домны, и сияние
восходит от земли до неба.
Мы ходим будто марсиане
по апельсиновому снегу.
Уральские нас греют камушки
да так, что обжигают руки.
У нас в Магнитке даже бабушки
в недавнем прошлом металлурги.
И вместо сказок слышит внук
слова, похожие на зарево:
«Бывает, можно отдохнуть,
бывает, страшно, как в аварию…»