Мюнцер пытан,
Мюнцер мучен,
Мюнцер страху не научен.
Не умеет Мюнцер жить —
Надо голову сложить.
Лютер,
Мюнцера учитель,
Нынче Мюнцера мучитель.
Дело в буквочке одной,
И она всему виной.
Потому что если вдруг вы
Позабыли ради буквы
Человека — горе вам!
Буква мертвая — мертва.
Ну, а те, какие живы,
От мертвящей буквы лживы,
И вгоняет в правду нож
Отставная правда — ложь.
Убивают лютеране
Свой порыв,
Огонь свой ранний,
Жгут былой огонь
Огнем,
Чтоб скорей забыть о нем.
Доктор Лютер
Смотрит люто:
Мюнцер,
Вождь простого люда,
Веки гордые смежив,
После смерти —
Снова жив.
Есть такие чудодеи:
Жить при жизни не умеют,
Им при жизни жизнь горька,
А умрут —
Живут века…
Только память живет века,
Человек — меньше века.
Коротка,
Как эта строка,
Жизнь
Человека.
Но вмещает она красоту
Утра, вечера, дня и ночи.
Если ж кто-то эту строку
Обрывает до точки,
Нарушается общий ритм,
Пропадает звучанье.
Все, что в тексте еще говорит,
Призывает к молчанью.
Только память живет потом,
Утешение — в этом.
Но ведь память — уже не то,
Если нет человека.
Лишь одна обрывается жизнь,
Мир огромен и прочен, —
Но уже теряется смысл
Утра, вечера, дня и ночи.
* * *
Великие творцы и гении
Работали в плохих условиях:
Ведь зарождалось Возрождение
В жестокий век Средневековья.
И это был процесс естественный,
Не вызывавший возражения:
Причина приводила к следствию,
Средневековье — к Возрождению.
Однако иногда случается
Совсем обратное явление,
Когда внезапно возрождается
Средневековье — в Возрождении.
И до сих пор ночами снятся нам
Средневековые обычаи…
В двадцатом веке век двенадцатый
Явление патологическое.
* * *
Но трезвый реалист
Рассудка не теряет:
Зачем идти на риск?
Зачем ходить по краю?
Не лучше ль на краю
Насиженного ада
Себе построить хату
И жить в ней, как в раю?
Мудрец сказал: «Хлеб открывает любой рот».
Добавить надо бы: «…и закрывает».
Не ровен час, не ровен,
Увы, не ровен час!
Отважный рыцарь Фровен
Своих друзей предаст.
И, дикою оравой
Смиряя города,
Он учинит в Рейнгау
Расправу без суда.
Как будто он, как будто
Не рыцарь, а пират.
Как будто славный Гуттен
Ему совсем не брат.
Они сражались рядом
И шли бесстрашно в бой,
Сметая все преграды
И жертвуя собой.
Не ровен час, не ровен,
Не ровен час — и вдруг
Отважный рыцарь Фровен
Врагам первейший друг.
И он карает люто,
Впопад и невпопад.
Забыл он, Фровен Гуттен,
Что жил на свете брат.
ПЕЧАТНОЕ ИЗВИНЕНИЕ БЫВШЕГО РЕВОЛЮЦИОНЕРА
О, те, которые успокаиваются и ни к чему не стремятся! Этим людям ничем нельзя помочь.
Мюнцер
Извините Карлштадта за Мюнцера,
Не судите его с пристрастностью.
Наложите свою резолюцию
О Карлштадтовой непричастности!
Пусть он Мюнцеру был приятелем,
Но к нему относился критически,
Выражая всегда неприятие
Крайних мер, а тем паче — физических.
Он всегда был против движения
И, беседуя с орламюндцами,
Отговаривал их от сражения.
Извините Карлштадта за Мюнцера.
Он всегда возмущался крамолою
И престолу был предан внутренне.
Не рубите Карлштадту голову,
Хватит тех, что уже отрублены.
Не спешите принять решение.
Чуть помедлите с приговорами:
Это страшное унижение —
Стать короче на целую голову.
Пусть свой век доживет спокойненько,
Он не сделает вам революции.
Извините его за покойника,
За товарища бывшего — Мюнцера.
О СУДЬБЕ ЖИТЕЛЕЙ КИЦИНГЕНА, ОСЛЕПЛЕННЫХ МАРКГРАФОМ КАЗИМИРОМ И МАРКГРАФОВОЙ ДАЛЬНЕЙШЕЙ СУДЬБЕ
И наступит в Германии мир,
И приблизится час возмездья,
И кровавый маркграф Казимир
Заболеет кровавой болезнью, —
А слепые всё будут идти
По земле среди вечного мрака,
Проклиная земные пути
И жестокую волю маркграфа.
На кого снизойдет благодать?
Каменисты пути и неровны…
Будет долго маркграф умирать,
Истекая поганою кровью.
Даже самый высокий ранг
Не спасает от поздних расчетов:
Кардинал досточтимый Ланг
Будет век доживать идиотом.
Гёц Берлихинген жизнь проведет
Под бессрочным домашним арестом.
На кого благодать снизойдет?
Никому никогда не известно.
Неизвестно, что ждет впереди
И когда заживется привольно…
А слепые всё будут идти —
Через годы и беды, и войны.
Снова вспыхнет неравный бой,
Прозвучат боевые клики…
Будет много крестьянских войн —
И великих, и невеликих.
Много будет…
И век не один
На безвестных костях созреет.
А слепые всё будут идти —
До тех пор, пока не прозреют.