– А ну, тишины! Тише!
Вздрогнули даже рабы на кухне в отдаленной части дома.
– ...вот и я говорю, надо сначала... – не заткнувшийся вовремя оратор съежился под взглядом Эсхина и пролепетал, – назад... отобрать...
– Чего назад отбирать собрались? Шкуру неубитого медведя уже делите?
– Так убитого же...
Гневная молния из глаз и спорщик совершенно втянул голову в плечи. Эсхину совсем не нравилось, что столь важное совещание придется проводить в присутствии слишком большого количества лиц, с которыми хорошо пить и тискать флейтисток, но никак не обсуждать вопросы деликатнейшего характера, от которых, возможно, жизнь зависит. Однако, деваться некуда, он хорошо знал своих сограждан: если сейчас кого-то отпустить, то их языки развяжутся в шаге от порога эвбулова дома и Демосфен начнет действовать прежде, чем они смогут что-то решить.
Гости молчали, пожирая глазами оратора, который мерил шагами зал, заложив руки за спину. Наконец, он остановился спиной ко всем и, чуть повернув голову, произнес:
– Однажды пастух со скуки стал кричать, что на отару напали волки. Прибежали люди с дубьем, а он посмеялся над ними. На следующий день он решил пошутить снова и опять народ сбежался спасать овец. Рассердились люди и тем дрекольем, что на серых заготовили, побили пастуха. Никто не поверит Демосфену, у всех поджилки трясутся при мысли о судьбе Фив.
– Узнают все равно, – раздраженно бросил Демад.
– Узнают, – согласился Эсхин, – но не сразу. И долго будут сомневаться, не верить. Очень долго. Уже когда десять гонцов прибудет, да хоть сто! Неужели не понимаешь ты, какой это страх? Целый город, один из могущественнейших в Элладе, продан в рабство. Стены разрушены до основания, а земля посыпана солью! Ксеркс жег Афины, люди спаслись, укрылись на Саламине, полтораста лет прошло, а до сих пор, как вспомнят, так вздрогнут. А тут год назад! Фивы – не какая-то там Амфисса! До основания! И в рабство всех! Как бы нашего пастуха дрекольем не побили.
Демад не ответил, мысленно взвешивая каждое слово Эсхина.
– Ты, Эсхин, притчу намеренно до конца не рассказал? – раздался голос со стороны входа.
Гости повернулись: в дверях стоял немолодой мужчина, одетый очень скромно.
– Радуйся, Фокион, – буркнул оратор, проигнорировав вопрос.
– Что потом было, знаешь? – продолжил пожилой стратег, – пришли волки и зарезали всех овец. Тщетно звал пастух на помощь, только злились люди, что глупцу не смогли вколотить ума и опять он за старое...
– Плохо ты своих сограждан знаешь, Фокион, – возразил Эсхин, – афиняне живут сиюминутными желаниями и страхами. Каждый умен сам по себе, а все вместе – глупая толпа, не способная думать о будущем.
– Допустим, Демосфену сразу не поверят. На его месте я бы поостерегся надевать праздничный гиматий, как раз по упомянутой тобой причине. Но ведь скрыть столь важное событие невозможно. Сколько времени ты намерен выиграть и, самое главное, что собираешься делать, получив это преимущество?
– Отправлю посла к Антипатру. Нет, не отправлю, поеду сам.
– Когда ты уедешь, Демосфен добьется твоего осуждения, ты будешь, по меньшей мере, изгнан. И о чем ты станешь говорить с Антипатром?
Эсхин не ответил.
– Демосфену могут поверить сразу, – сказал Эвбул, – люди рассудят, что, поверив ложным слухам один раз, он больше не совершит этой ошибки.
– Я слышал ваши речи, многие из вас уже кричат: "Вернуть, отнять!" – предвосхищая завтрашние слова Демосфена. Еще вчера вы стояли за македонского царя, – выражение лица Фокиона оставалось бесстрастно, но Демад всей коже почувствовал идущую от стратега волну холодного презрения, – а сейчас поджали хвосты и ползете на брюхе к новому хозяину. Уж если здесь сейчас пошли такие разговоры, что мы услышим завтра, когда соберемся на Пниксе? Не вижу ничего, что стоило бы обсуждать в такой компании, напрасно я пришел сюда. Говорил год назад и скажу снова: македонское войско уменьшилось всего на одного человека.
Фокион повернулся, собираясь уходить.
– А ты, значит, не поддерживал царя? – поинтересовался Эсхин.
– Я не брал его золото, – спокойно ответил Фокион, – и поддерживал его, потому-что он единственный, кто мог объединить Элладу.
– Думаешь, охлос вспомнит об этом? – злобно прошипел Демад, – год назад, когда Александр потребовал выдачи Демосфена, Гиперида и прочих, не ты ли заявил, что эти люди должны продемонстрировать свою любовь к Родине и ради нее отдаться в руки врага добровольно? Теперь они сполна вернут тебе должок.