Александр не сказал тарентинцам ни да, ни нет и теперь метался в четырех стенах, не находя себе места. Олимпиада прекрасно знала об его устремлениях и потому ее последний довод – как грохот могильной плиты, запечатывающей саркофаг:
– Ты уверен, что Линкестиец, окрепнув, поддерживаемый Афинами, не оглянется вокруг и не заметит подле своих границ маленькое горное царство, такое беззащитное в отсутствии своего царя, воюющего на западе? Вспомни Ясона Ферского.
Да, он помнил. Филиппа останавливали родственные связи, а великий фессалиец, не имевший таких ограничений, едва не сожрал Эпир в правление деда Александра, царя Алкеты. Если бы тиран не был убит, как и Филипп, своими людьми, кто знает, где бы сейчас оказался род Пирридов...
Бросать македонские дела просто так нельзя. Александр поднялся из-за стола.
– Я помню, Миртала.
Клеопатра, отослав кормилицу, присела без сна у колыбели, завороженно глядя на танец пламени свечи. Вскинулась, услышав шаги, подняла глаза и увидела мать.
– Я пришла пожелать спокойной ночи.
– И тебе спокойной ночи, матушка, – тихо произнесла Клеопатра.
Олимпиада, не обращая более внимания на дочь, подошла к колыбели Неоптолема, склонилась над ней, разглядывая мирно посапывающего малыша. Клеопатра, затаив дыхание, следила за матерью, пугаясь холодному блеску ее бесстрастного лица. Олимпиада не произнесла ни слова. Потом улыбнулась. Клеопатра вздрогнула.
Мидас[17]
Никогда за всю свою жизнь Мифрен еще не оказывался в столь щекотливой ситуации. Какое решение не прими – начинает чесаться шея, предчувствуя встречу с топором. Вопрос лишь – с чьим.
– Что делать, Фархад? Затвориться? Отсидеться за неприступными стенами? Или сложить оружие?
– Ты что же, почтенный Мифрен, не надеешься справиться с этой горсткой яванов? – удивился казначей, – посмотри, как их мало!
– Ах, уважаемый Фархад, это же только передовой отряд. Разобьем его, придут еще и еще. Разве ты не читал то последнее письмо из Эфеса? Сам Ангра Манью помогает злым яванам: почтенного Сирфака и его сыновей забили камнями, многие знатнейшие и благороднейшие люди разделили их участь. Мои люди донесли, что все города, захваченные Одноглазым, бурлят. Яваны валом валят в его войско, я уже сомневаюсь, что устоит Милет, а ты предлагаешь сопротивляться. У нас меньше тысячи воинов, и ладно бы это были спарабара, так ведь нет, всех лучших забрал Мемнон, будь он трижды проклят. Не пойму, почему шахиншах так возвысил его, вместо того, чтобы укоротить на голову...
– Удивляюсь твоему малодушию, почтеннейший! Цитадель неприступна и запасов достаточно, чтобы продержаться год. А нам следует всего лишь дождаться весны. Ведь шахиншах непременно пришлет сюда новое войско и прогонит яванов. Как же ты потом, Мифрен, будешь отвечать перед Великим за то, что не удержал Сарды?
– Я маленький человек, всего лишь начальник гарнизона. Великий назначил шахрабом Спифридата и тот должен был позаботиться о сохранности города и казны, но вместо этого, он, легкомысленно забрав почти всех моих людей, умудрился умереть, а уцелевшие воины достались родосцу. Какой же с меня теперь спрос?
– Вот так и скажешь палачам, когда с тебя живого кожу начнут сдирать.
– Твои слова, уважаемый, сами, как отточенный кинжал и режут мне сердце! Ты говоришь "подожди". А что же Великий так и не прислал помощь? Ведь уже больше полугода яваны с огнем и мечом идут по нашим землям. Где "бессмертные"? Почему флот Автофрадата бездействовал до самых зимних непогод? Почему сам каран Малой Азии один за другим сдает города Одноглазому? Что же это такое, как не измена? И в этой ситуации ты убеждаешь меня сражаться? Возьми меч и сражайся сам!
– Это не мое дело, сражаться, – поморщился Фархад, – волей Добронравного[18] шахиншаха я служу хранителем монет.
– Вот и храни! Я по лицу этого хитрого яваны понял, что Ненавистный шепнул ему на ухо, как велика лидийская казна и как мало ее защищает храбрых воинов. Не удивлюсь, что он привел с собой вьючных ослов больше, чем всадников!
Фархад покачал головой. Сказать по правде, при виде отряда яванов у него тоже душа ушла в пятки, а пальцы сами собой принялись быстро-быстро перебирать можжевеловые шарики четок. Однако он, в отличие от Мифрена, давненько уже начальствовавшего над местным гарнизоном, прибыл ко двору лидийского шахраба прошлой зимой и еще не успел нажить ощущение всепозволяющей удаленности шахиншаха. Наместники властителя Азии и многие из их наиболее возвышенных слуг чувствовали себя в своих владениях полновластными господами, умудряясь даже иногда безнаказанно проявлять открытое неподчинение, подобно Артабазу. Удаленность двора позволяла Мифрену на полном серьезе рассматривать возможность сдачи Сард, наказание вовсе не ощущалось неминуемым и уж точно обещало быть весьма отсроченным. Шейный зуд, если хорошо подумать, выходил не слишком докучливым.
17
Мидас – мифический царь, получивший от Диониса дар, ставший проклятием: все, к чему он прикасался, превращалось в золото.