Но Дарклинг смеётся. Рвано, на полустонах, будучи раскрытым и зависимым от её воли.
— Ты можешь мнить себя сильной и жестокой, — он облизывает сухие губы. Алина сильнее тянет его за волосы, заставляя открываться ещё сильнее. Дарклинг шипит. — Но больше всего ты хочешь мне отдаться.
— Да что ты?
Дарклинг тихо стонет, когда пальцы проходятся по его члену лёгким касанием, накрывают сверху раз за разом лёгкой, невыносимой лаской.
— Ты думаешь о том, как тебе будет сладко на мне и подо мной, — его проклятый грязный язык говорит такие вещи, от которых бы точно подогнулись колени. Мал с ней никогда бы так.. не заговорил. Так грязно и горячо. — Каково было бы ощущать меня внутри, пока я ласкаю тебя. Каково было бы, вылижи я тебя до скрипа, а?
Алина не успевает поймать собственный стон.
— Или, — Дарклинг требовательно толкается ей в руку. Его колено вжимается между ног самой Алине. Сладко, порочно. — Или ты бы сама меня вылизала? Чтобы после я тебя брал до тех пор, пока тебе ноги не откажут, пока..
— Заткнись. Заткнись. Заткнись!
Она рявкает и целует его прежде, чем осознаёт собственное действие. Они сталкиваются зубами. Почти больно, но правильно. И Дарклинг не даёт ей перехватить инициативу, имея её языком, вылизывая и кусаясь, и целуя так, что Алина дрожит и сжимает собственные бёдра, и хочет его руки на своей груди, и его — истекающего смазкой — внутри себя.
— Ты хочешь меня. Меня всего, — Дарклинг собирает кровь с её нижней губы с жаждой хищника. — Признай это и закончи уже начатое.
Алина не даёт ему вдохнуть, целуя снова, так крепко держа за волосы, что не уверена, разомкнутся ли потом пальцы.
Его почти трясёт.
— Алина!
— Какой ты нетерпеливый, мой прекрасный, — Алина мучительно медленно водит рукой меж их телами. Склоняется, чтобы добавить слюны. — Ты прав. Я бы приласкала тебя как следует. Представляешь, каково в моём рту? Горячо и хорошо? Хочешь этого?
— Алина, — Дарклинг рычит, стонет и задыхается. Кожа у него влажная от пота, и он оседает солью на кончике языка, когда Алина вновь припадает к его груди, а затем к истерзанной ею шее, лаская языком, как кошка.
— Кончай, мой прекрасный монстр, — выдыхает в самое ухо, двигая рукой всё ещё достаточно медленно, но этого хватает.
Дарклинга под ней подбрасывает, выгибает. Семя заливает ему живот и ладонь самой Алине. Горячее, липкое.
Она задыхается, впитывая эту картину до последней капли.
Какой же желанный.
Проклятый. Чудовищный.
Собственное желание едва не изламывает.
Алина ищет облегчения, облизывая губы, но его нет. Дарклинг стихает под ней, всё ещё дрожа и дыша с присвистом от каждого прикосновения к слишком чувствительной коже.
— Мне хочется убить тебя, — он приоткрывает веки. Раскрасневшийся, принадлежащий ей одной. — И разложить на этом полу одновременно, моя милая…
И застывает, когда Алина, не отводя взгляда, облизывает пальцы. Медленно, раскатывая вкус.
— Так чего ты хочешь? — интересуется она урчаще, собирая последние капли.
Дарклинг сглатывает.
Она впитывает победу от и до, наслаждаясь его поверженным видом.
— Тебя, — выдыхает он. Алина улыбается довольно.
И пропускает момент, когда он улыбается в ответ.
Пропускает момент, когда чужие пальцы смыкаются на её шее.
Алина охает, но не от хватки. Его держат цепи.
Цепи.
Вся кровь отливает от лица за секунду. Дарклинг очень и очень погано ей усмехается.
Цепи. И тени, расползающиеся вокруг них.
— Нет, — Алина тянется назад, но он держит крепко.
Дарклинг выпрямляется, чтобы впиться в её губы поцелуем. Алина задыхается: непониманием, страхом и, святые, вожделением.
Цепи рвутся меж его рук, как верёвки. Дарклинг смеётся ей в
губы:
— Моя милая, порочная девочка. Моя желанная, моя королева. — Он гладит её по щеке и целует снова с агонизирующим целомудрием: коротко, губами в губы. — Неужели ты правда думала, что эти игрушки меня удержат? Я ждал, когда твоя воля сломается.
Тени расползаются от них чернильным пятном. Алина не может закричать, когда чувствует, как он натягивает её волосы на кулак.
— И дождался.
========== viii. причина. ==========
— А, может, ты и есть причина моей грусти? — Алина усмехается совсем не весело. Ей хочется нитки выдирать из своего кафтана да пальцы заламывать.
Только торчащих ниток и в помине нет. А Дарклинг слишком крепко держит её за руку. Ей кажется, что он вот-вот ей сломает запястье.
Будто она исчезнет в следующую секунду и обречёт всё сущее на милосердие чужого гнева.
— Вряд ли, — Дарклинг поворачивает голову, антрацитовое затапливает радужку. — Я причина твоей ненависти. Твоей боли. Иногда радости и того, что люди зовут счастьем. Но никак не грусти.
А она ему причина чего? Алина не успевает слова поймать — они слетают испуганными птицами.
Дарклинг всё так же крепко держит её руку. Это должно быть больно.
Должно быть.
— Причина твоего презрения? Причина твоей силы?
Он качает головой.
— Моей слабости. Иную я бы искоренил, но я всегда был и остаюсь пленником своих желаний, — горькая, но столь любимая ею улыбка вырисовывается на столь же ненавистном ею лице.
— С тобой, — добавляет Дарклинг.
Алина сглатывает собственную горечь, понимая, что этот гордиев узел даже не разрубить.
И переплетает пальцы.
========== ix. ненависть. ==========
Комментарий к ix. ненависть.
хранители снов!ау:
снежная королева!Алина и кромешник!Дарклинг.
Она первая, кто решает спуститься в саму бездну. О мире кошмаров не говорят вслух — только шёпотом. Или вовсе не говорят, словно его король может услышать своё имя и явиться на зов.
У Алины руки ледяные, она почти не чувствует пальцев: привычно, когда постоянно рисуешь инеевые узоры, и сама вся с ног до головы — одна сплошная зима да снежный задор.
Алина сглатывает вязкий ком, похожий на камень, что падает куда-то в живот. Среди этих клеток нет места радости и снежкам.
Алина знает, кому ночные кошмары обгладывают кости, не имея возможности выбраться в мир людей.
Кошмарная бездна — не просто замок, сотворённый тенью и страхом.
Она — тюрьма.
И Алина приходит в канун зимы, когда вот-вот выпадет снег и оживёт самая красивая сказка: в сердцах детей, среди морозов, горячего какао и загадываемых желаний. В ладонях перекатывается сотворённый ею же снежок, сыпятся искры. Алине здесь холодно.
Праздника среди кошмаров нет.
Ей почти не страшно. Как может быть снежной принцессе (а то и королеве?) страшно?
(может быть, но ей лучше не думать об этом, а то они почувствуют это в её душе, в её запахе, совсем как дикие псы.)
По спине бегут мурашки, когда ото всех стен раздаётся знакомый, чарующий самой снежной ночью голос:
— И зачем же сама снежинка забрела в мои земли? Устала блистать в лунном свете?
Всем доподлинно известной, что Король Кошмаров изгнан Луноликим.
Всем известно, что низвергнут. Но не забыт.
Алине кажется, что до тех пор, пока имя когда-то мальчика высечено в её сердце, — он, опасный и жуткий, и жестокий, — будет жить.
Когда-то и этот мальчик тоже провалился под лёд, пускай не так, как сама Алина. Пускай в его смерти не было спасения, а один только страх. И злость на весь мир.
Алина бы спросила у Луны о причине такой жестокости, но едва ли она ей ответит.
— Я пришла, чтобы поделиться с тобой кое-чем, — Алина присаживается около кокона из сплошного мрака. Он клубится, словно дым. Тут и там мелькают глаза кошмаров. А она ищет те, кварцевые. Серебрящиеся на свету, совсем как луна.
Снежок не тает, поглощаемый этим коконом. Проходят секунды. Одна, две. Алина замечает, что не дышит совсем: мороз не срывается с губ выдохами.
Тьма рассеивается. Дарклинг смотрит на неё, сидя на чернейшем из тронов. Снежок своей белизной смешивается с его пальцами. Алине кажется: вот-вот он его раскрошит.