Она произнесла это тем же тоном. Книжные пристрастия Джонатана и гастрономические Эдварда — всему уделялось одинаково сочувственное, не слишком глубокое внимание. На Эдварда эта ее манера действовала умиротворяюще. Прошлое и настоящее, яйца и романы, люди, куры и кошки — Эммелина принимала всех и все таким, как есть, у нее всегда находилась еда для голодных, доброта для обиженных и кроткое терпение решительно для каждой твари.
Котенок снова попытался вылезти из корзины, и внимание Эммелины переключилось на него, так что Эдвард не успел сообщить о том, что ему не нужно второе яйцо. Он, к слову, еще собирался заметить, что миссис Стоун — настоящая попрошайка, но, если Эммелине приятно ее баловать, это ее личное дело, но тут в задней комнате зазвонил телефон. Он вспомнил, что обещал позвонить Барр, если найдет запись, которую они тщетно искали вдвоем, и пошел взять трубку.
Стоя в телефонной будке, Кларисса услышала щелчок — кто-то снял трубку, — и мужской голос спросил:
— Это вы, мистер Барр?
— Нет, это я.
Кларисса редко нервничала, но сейчас был именно такой случай. Она сама не знала почему, и это пугало ее, очень пугало. Спеша и запинаясь, она выпалила:
— Эдвард, дорогой, мне надо тебя видеть. Очень надо! Ты должен знать, это о твоем дяде…
— На линии кто-то еще! Разве ты не слышала щелчок? Я вешаю трубку! Я не обсуждаю своих дел по телефону ни теперь, ни в любое другое время! — Он повесил трубку. На линии была тишина. Если кто-нибудь подслушивал, этот кто-то опустил трубку вместе с Эдвардом, потому что второго щелчка не было. Может быть, не было и первого. Эдвард сказал, что он слышал, но сама она не заметила — слишком громко билось сердце. Хотя это мог быть только предлог, чтобы избавиться от нее. А сейчас линия была мертвой.
Она тоже повесила трубку и отправилась назад. Когда она вошла в темный вестибюль, мисс Милдред открыла дверь кухни.
— Долго же вы ходили на почту.
Кларисса вспомнила, что должна хромать.
— Моя коленка… — начала она.
— По-моему, это была лодыжка. С ней было все в порядке, когда вы вошли. Быстро же вы выздоровели! Раз вы здесь, поднимитесь к сестре. Она звонила.
Глава 16
Два дня спустя мисс Силвер получила письмо от дочери своей старой школьной подруги. Ее не было дома весь день. На улице лил проливной дождь, и, прежде чем сесть у камина и просмотреть вечернюю почту, ей нужно было сменить платье, туфли и даже чулки. После промозглой уличной мокроты так приятно было снова очутиться в этой веселой комнате. Новые ковер и портьеры, сменившие старые, сильно потертые от многолетней службы, были яркими и уютными. Ей удалось подобрать тот цвет, который нравился ей больше всего, — синий с отливом, по ковру шли венки из роз подходящих оттенков. На этом фоне выгодно выделялись очертания викторианских стульев с высокими спинками, изогнутыми ножками, с желтыми ореховыми подлокотниками и с листьями аканта на обивке. Со стен на эту приятную картину смотрели гравюры, сделанные с ее любимых полотен: «Надежда» Дж. Ф. Ваттса, «Черный брауншвейгец» сэра Джона Милле, «Жеребенок в стойле» Лэндсира.
Для постороннего взгляда единственным диссонансом был большой современный письменный стол у дальнего окна. Но для мисс Силвер это был незаменимый помощник в работе, поэтому он только усиливал удовольствие, с которым она оглядывала свою квартиру и все находящееся в ней, удовольствие, вызванное освобождением, избавлением от прежних ее занятий, которые она обычно называла «педагогической практикой». Долгие годы она была вынуждена жить по чужим домам и учить чужих детей, зная, что в старости ей придется существовать на жалкие гроши, отложенные за годы службы. Теперешняя ее деятельность в качестве частного детектива принесла желанную независимость и даже, по ее скромным меркам, процветание.
Мисс Силвер и словно бы вышла из эпохи своих картин и ореховых стульев. Это подчеркивала ее прическа, в которую были уложены чуть тронутые сединой волосы, с завитой челкой, прикрывающие уши и аккуратно заколотые сзади. Все это было плотно закреплено сеткой для волос. Об этом говорили и строгие черты настоящей леди; платье из зеленого кашемира с оливковым оттенком, которое, казалось, никогда не было в моде, что всегда придавало просто приличной одежде оттенок утонченной небрежности. На шее платье было заколото огромной брошью из золота высокой пробы, со сплетенными инициалами родителей мисс Силвер. Поистине драгоценная реликвия, потому что в ней она хранила пряди волос своих родителей. Мебель досталась ей в наследство от двоюродной бабки, и, с гордостью и благодарностью оглядывая окружающую ее обстановку, она чувствовала себя в лоне семьи.
Но хватит об отдаленном прошлом. Фотографии в серебряных и позолоченных рамках, на плюше и бархате, рассеянные по камину, книжным полкам и другим доступным поверхностям за исключением письменного стола, свидетельствовали о событиях не столь уж давних. Это были подарки людей, которых она избавила от сомнений или от несправедливых подозрений, вывела из невыносимо затруднительного положения и даже спасла от смерти. Здесь были фотографии юношей и девушек, детей, которые, может быть, не появились бы на свет, если бы мисс Силвер не защитила или не оправдала их родителей.
Разворачивая письмо, она с удовольствием предвкушала чашечку хорошо заваренного горячего чая, который готовила для нее верная Эмма Медоуз. Его сейчас принесут, она будет читать письмо дочери своей подруги и попивать чай с вкусной булочкой Эмминого изготовления. Мэри Мередит была ближайшей школьной подругой мисс Силвер, но ей не было и девятнадцати лет, когда она вышла замуж и погрузилась в заботы и обязанности жены приходского священника. Письма становились все короче и приходили все реже, но на Рождество письмо приходило обязательно, до прошлого года, когда дочь Мэри прислала печальное сообщение о ее смерти. На похоронах мисс Силвер заметила, как сильна Руфь похожа на мать, сходство усиливалось еще тем, что она тоже была женой священника. Ему как раз предложили приход в деревне. «Милый деревенский уголок и симпатичный домик. Совсем недалеко от города. Пожалуйста, приезжайте к нам в гости, мисс Силвер». Но летом у мисс Силвер было много работы, и это не позволило ей принять такое сердечное приглашение.
Она вскрыла конверт и развернула вложенный в него листок бумаги. В первой строке стояло: «Дом викария, Гриннингз, возле Эмбанка». Письмо было датировано вчерашним днем. Чтобы согреть озябшие ноги, она подвинула стул к огню и приступила к чтению письма Руфь Болл.
Дорогая мисс Силвер!
Мне очень приятно было получить Ваше письмо. Мне так хотелось, чтобы Вы приехали к нам летом, но я знаю, Вы были очень заняты. Наверное, иногда Вы позволяете себе отдохнуть. Тогда, пожалуйста, не забудьте, что мы Вас ждем. Деревня, где мы теперь живем, маленькая, но у Джона большая нагрузка: наша церковь одна на три прихода, и ему приходится много ездить. В некоторых отношениях здесь все очень патриархально. Например, дорога, которая проходит через деревню, обрывается на протоке, недавно в ней утонул один несчастный. Но и прогресс не обошел нас стороной: у нас есть телефон, правда, это параллельная линия и любой может услышать твой разговор. Церковь старая и очень интересная — надгробная плита крестоносца, резьба и медные мемориальные доски неплохой работы. По наследству к нам перешла экономка прежнего викария, очень уже немолодая, но готовит восхитительно. Вы решите, что я купаюсь в роскоши, но признаюсь: я недавно наняла служанку! Она вдова того несчастного, который утонул в протоке. У Джона не было своих средств, когда мы поженились, но два года назад умер его старый кузен и оставил нам достаточно, чтобы жить безбедно. Если бы у нас были дети! Но Джон — самый лучший муж на свете, мы и так за многое должны быть благодарны Богу.
Да, я знаю ту девушку, о которой Вы спрашивали в письме. Если она упоминала о мисс Оре, значит, это Кларисса Дин, она ухаживает за пожилой дамой, мисс Орой Блейк. Ора — редкое имя, и Ваше описание соответствует мисс Дин как нельзя лучше. Она здесь уже была раньше: ухаживала за мистером Рэндомом из усадьбы (он умер как раз перед нашим приездом сюда), поэтому она всех здесь знает. Говорят, у нее роман с племянником мистера Рэндома. Но что это я сплетничаю, надо бы вычеркнуть эту фразу, только тогда письмо будет неаккуратным, а у меня нет времени переписать его заново. Иногда так трудно попять, сплетничаешь ты или нет. В деревне все друг друга хорошо знают и интересуются всем, что происходит вокруг, это так естественно. Джон очень строг в этом отношении, но нельзя же быть сухой и безразличной. Может быть, любопытство не такой уме грех, если ты хорошо, с искренней симпатией относишься к людям.