3
Серебряк, похоже, сидел тут уже давно. И дожидался именно Юрия Николаевича - это было понятно по тому, как проворно вскочил одноногий при виде Журского. - Гэта ты, Юрась, ци мае старыя вочы мяне падводзяць? - Ну, что ж вы наговариваете на себя, - Юрий Николаевич неодобрительно покачал головой. - Уверен, ваши глаза еще долго будут оставаться зоркими и внимательными. Это ведь у вас профессиональное, Иван Петрович. Старик поджал губы: - Жартуешь, Юрась. Гэта добра, кали чалавек жартуець. Ды тольки - кали ён мае повад жартаваць. А кали повада няма... - Да кажется, Иван Петрович, мне и плакать особо не от чего. Серебряк саданул кованым концом палки по земле: - Брэшаш! И сам гэта ведаеш! Ци не ты прыглашау чарцячника к Сямёнаваму сыну? Дагавор з мракабесам укладау? Так што... - Иван Петрович, - Журский укоризненно вздохнул, - как можно? Мы же с вами взрослые люди, разумные, цивилизованные. Вы ведь не один год работали в органах, атеистом всегда были. Какой "мракобес", какой "чертячник"? - Брось гэта, Юрась, ой брось! - Серебряк прищурился, разглядывая лицо собеседника. - Не грай са мною, не дуры мяне - не абдурыш, не абаграеш. Сабе ж зробиш хужэй. - Ну хватит, - терпение у Журского закончилось, тем более, что на душе было тошно и без угроз одноногого старикана. - Довольно, Иван Петрович, пошутили и ладно. Мне нужно возвращаться в Камень: дела... - Ступай, - проскрипел одноногий. - Тольки помни: пры патрэбе звяртайся, дапамагу. Я ж не просто так, Юрасик, я ж знаю, што ты цяпер у чарцячника на кручку; ты и плямяш твой. И ён той гачок рана чи позна дзёрниць. Так ты звяртайся тады ка мне, не саромся. Хаця ты и не паважаеш старога дапамагу табе выкарабкацца. - Не думаю, что... - Не думай. Звяртайся. В конце улицы появился старенький ЗИЛ, и Серебряк проворно выскочил на дорогу, помахивая рукой: - Зараз зупыним - не пяшком табе ж исци. Грузовик затормозил перед самым стариком; из кабины высунулся мужик с цыгаркой между серых губ. Водитель явно собирался обматерить одноногого, но сдержался, стоило только их взглядам пересечься. - Чаго ты, Иван Пятрович? Давезци куды? - Ты праз Стаячы Камень? - уточнил Серебряк. - Падкинь добрага чалавека. - Падкину, - мужик смерил Юрия Николаевича взглядом, указал цыгаркой на дверцу: - Сядай. И только когда отъехали за поворот, не стерпел, выматерился, глядя в зеркальце заднего вида. - Вот паршывый старичонка, заусягды падсядае у машыну: "Вязи яго!" ...И усё муциць ваду. Жыцця ад яго няма! - добавил мужик уже спокойнее. - Мутит, - эхом отозвался Журский. Он до сих пор потирал запястье, за которое ухватился, прощаясь, Серебряк: "Не забудзь. Звяртайся".
4
- Мечта, значыць, збываецца? - чуть иронично подытожил Мирон, выводя машину на загородное шоссе. - И ты, значыць, сам в усё гэта верышъ? - Верю, - не раздумывая, подтвердил Игорь. На друга Остапович не обижался: если и существуют в мире абсолютно приземленные и прагматичные люди, то Мирон именно к таким и относится. Верит он только в то, что может пощупать, понюхать или (предпочтительнее всего!) употребить вовнутрь. Что, впрочем, не мешает Мирону оставаться просто хорошим человеком, способным выручить в беде приятеля. Вот и пленку купил, целых две катушки молодчага! Игорь мечтательно коснулся пальцами разноцветных коробочек и представил себе, какие уникальные кадры могут получиться... Он бредил летающими тарелками лет с десяти - когда впервые увидел "Ангар-18". На мальчика произвел впечатление даже не столько сам фильм, сколько то, что снят он был "на основе документальных материалов". Вернувшись домой, Игорь тем же вечером завел специальный альбом, куда начал вклеивать вырезки о всякого рода необычных явлениях - первой стала заметка из утренней газеты, где как раз говорилось о кругах на рисовых полях Китая. Постепенно альбом распухал - и в то же время росла одержимость его хозяина "энэлами". Мальчишкам не свойственно долго увлекаться чем-то одним, но Игорю никогда надолго не удавалось "излечиться" от невероятной, необъяснимой тяги, которую он испытывал ко всему тайному. Возможно, интерес этот существовал в противовес излишне "обыденной" жизни - а может, дело в призвании, в нашедшем себя таланте?.. Как бы там ни было, однажды альбом с вырезками закончился и был заведен второй... а затем третий, четвертый... - сейчас их девять, и в каждом - статьи, фотографии, его заметки на полях. В последнем некоторые статьи принадлежат Игорю, но ни одна из них не написана "по живому материалу" - всё это переводы и компиляции чужих исследований. Остаповича мучило такое положение вещей, он не желал навсегда остаться лишь "обзирателем", как он иронически называл подобную профессию. Не потому даже, что чувствовал себя полуворишкой, а из-за до сих пор не угасшего стремления самолично увидеть чудо. Неделя за свой счет? - да хоть год! Ради такого шанса Игорь согласился бы и на большее. - А кажуць, - продолжал неугомонный Мирон, - што гэта усё адзин абман. Амерыканцы цяпер твораць такия чуды - ку-уды там фантастицы! И "тарелки", кажуць, яны зрабили. Узяли абыкнавенный самалёт, чымсь накрыли и запусцили - вось табе й НЛО. Ты б лепш, Игар, заняуся людзьми. Вазьми маю бабку дык яна, знаешь, скацину поглядом зупыняла. Зыркне - и карова стаиць як укопаная. Бравой павядзе - лягла. Иншай - устала й у хлеу идзе. Остапович огладил ладонью усы, оперся о руку, молча слушая Мироновы откровения. - Або ж, возмем, иншый выпадак. Прадзед. Той ваабшчэ дождж словам выкликау. Крикне па-свойму - и за дзесяць хвилин хмары сабралися, ужо крапае. Вот аб чым трэба стацци писаць. А ты - "тарэлачки"... Тольки не абражайся, но... - Слышь, Мирон, а чаго ж ты сам ничога не умеешь? Кали бабка ды прадзед кудесниками были, табе самый шлях - в Копперфильды. Тот вздохнул. Ответил только после долгой паузы: - Бабка, памираючы у бальницы, страдала. Гаварыла - няма каму передаць силу. Патаму што наследницай можа быць тольки дзяучынка. - А прадзед? - Так сама: памёр, а вучня не заставиу. Игорь покачал головой: - Нет, Мирон, слухаючы цябе, не пайму. У "тарэлачки" не верыш, а у гэта верыш. Як такоя можа быць? Тот снисходительно усмехнулся, мол, чудак-человек, таких вещей не понимаешь! - "Тарэлачки" твае хто бачыу? Выгадки гэта. А бабка з прадзедам - прауда. Таких, як яны - у кожнай вёсцы поуна. Чаго ж не верыць? И пока Остапович решал, что же ответить, Мирон вырулил к остановке, куда как раз подъезжал Игорев автобус.
5
- Тут выйду. Спасибо, - Юрий Николаевич пожал приятельски протянутую руку и соскочил на грунтовку. Проводил ЗИЛ взглядом и зашагал к тропке, проторенной в траве. Поднялся ветер. Метелки хлестали Журского по штанинам, но он не замечал этого, как не замечал и того, что похолодало. Юрий Николаевич вообще не видел сейчас ничего, кроме одинокой избушки, к которой он направлялся намеренно спокойным. неторопливым шагом. "Может, старика вообще нету дома, а я уже паникую", - думал - и чувствовал внимательный оценивающий взгляд. Откуда смотрят? Из окна? Или из-под старого тележного остова, который разбившимся о рифы кораблем лежит здесь, выброшенный на берег травянистого моря? А может быть, их несколько, невидимых наблюдателей? Он вспомнил тот день, когда впервые столкнулся со скрытой силой этого подворья - далекую-далекую зиму его тринадцатилетия. Были каникулы каникулы только начались, Юрась, закончивший четверть почти на "отлично", до ночи пропадал на улице. Занятия на скрипке не в счет - к ним он привык и даже, к удивлению как сверстников, так и взрослых, умудрялся получать от упражнений удовольствие. Но то - утром или ближе к вечеру, а днем катание на самодельных санках, снежные баталии, строительство крепостей... Мать с отцом, словно сговорившись, не трогали ребенка, давая ему как следует отдохнуть. А играть в снежки и возводить стены лучше всего было на границе деревни и леса - большой участок, цветущий и колосившийся летом, зимой превращался в идеальную площадку для забав. Что же до одинокого дома, который "бацьки" строго-настрого велели обходить стороной - так и бес с ним, с домом! Хотя, конечно, любопытно, что в нем такого особенного... Ну живет какой-то дядька, Юрась даже видел его пару раз, когда с отцом проезжал мимо: стоял себе мужик во дворе, чего-то мастерил. Конечно, не совсем обычно, чтобы жить одному, да еще на отшибе, вдали от всех - но мало ли как бывает. Кстати, и живет-то мужик не один, а со стареньким отцом (так ребята рассказывали - они же, ребята, строили самые разные догадки насчет того, почему родители так относятся к отшельникам: представляли последних уголовниками, обрусевшими фашистами, американскими шпионами...) Но ничего такого уж завлекательного в одиноком доме мальчишки не находили. Особенно после того, как Михай Грышчук грозился пробраться на подворье отшельников - а день спустя выполнил обещанку, но вернулся домой странно притихший и неделю на уроках предпочитал стоять. Насевшие со всех сторон пацаны добились только одного - гордо продемонстрированных голеней, которые оказались жестоко обожженны крапивой. По всей видимости, крапива же погуляла по Михаю и значительно выше коленок. К изумлению мальчишек, Грышчукова мамаша, баба бойкая и цепкая, не побежала жаловаться на отшельников властям и сама никаких карательных мер не приняла (пострадавший Михай не в счет). С тех пор одинокий дом ребята обходили стороной, упорно делая вид, что его не существует. Словно инстинктивно чуяли, насколько серьезной и опасной была бы любая попытка вмешаться в тамошнюю жизнь. Сегодня же все случилось само собой. Рыжань, веселый и непосредственный пес, принадлежавший Витюхе-Хворостине, всегда принимал в ребячьих играх самое активное участие. И надо же было такому случиться, чтобы выхватив сбитую в запале сражения Юрасеву шапку-ушанку, Рыжань решил позабавиться. Он выждал, пока потерю обнаружили, радостно вильнул хвостом-бубликом и рванул как можно дальше от преследователя. - Стой! - крикнул Юрась, хотя особо в порядочность пса не верил. - Брось, дурень! Эх!.. Шапку мать привезла из района, отдав за нее несусветные деньги. - Гэта ж чужое! - вторил Витюха. - А ну стой! Рыжань! А Рыжань рассекал снежное море, направляясь прямиком к домику отшельников. Когда преследователи бежали недостаточно быстро, пес даже притормаживал, чтобы подождать их. Впрочем, почти все ребята отстали - кроме назадачливого владельца шапки. Юрась мчался сломя голову, часто оскальзываясь и падая в снег. Ветер швырял в лицо крошки морозного неба, левая рука /"Беречь, нужно беречь пальцы!"/ выстыла - варежка с нее соскользнула и теперь, пришитая специально для такого случая, болталась на шнурке. Бесчувственная рука наоборот, неуклюже торчала и не сгибалась... - Стой! Рыжань, стой! Вдруг, словно усовестившись, пес бросил шапку в сугроб, прижал уши и заливисто залаял. Опустив голову, он понесся к поленнице, куда мгновеньями раньше метнулась низенькая тень: кошка? курица? хорек?.. Честно говоря, Юрасю было все равно, какую новую забавку отыскал себе Рыжань. Мальчик подобрал шапку, вытер о снег песью слюну и с отчаяньем поглядел на дырку в левом "ухе": отец таки не удержится, наверняка отшмагает ремнем! Нахлобучив на голову трофей и растирая омертвевшую руку, Юрась наблюдал за зверем Тот, взлаивая, оббежал поленницу и, выбрав подходящее место, припал к ее основанию - заработал лапами, прорываясь к одной ему ведомой цели. - Чаго гэта ён... - пробормотал Витюха. - Зусим здурэу. Именно Хворостина первым заметил долговязый силует (и откуда взялся?!), приближающийся к псу. В руках - кнут-пужало, с которым выходят на выпас коров пастухи: деревянный держак с прикрученным к нему длинным резиновым хлыстом, на хлысте - узелки, чтобы больней ложились удары. Взмах. - Гэй! Не зачепай! - заорал Витюха. Но с места не двинулся. Молодой отшельник (хотя какой же "молодой"? ему уже тогда было лет под сорок, а выглядел - на все пятьдесят) мрачно поглядел на ребятишек, зыркнул на выплясывающего вокруг него Рыжаня. Больше и не пошелохнулся. Хворостина потух под прицелом этих глаз - свистнул пса, и тот послушно, даже, кажется, с радостью, оставил обидчика в покое. Витюха тотчас припал к Рыжаню, отыскивая след от пужала. Поэтому так и не заметил небольших следов, что тянулись вдоль собачьих к самой поленнице и дальше; небольшие такие следы, странные. Словно ягненок пробежал. А еще не заметил Витюха мелкой зверюшки, что метнулась от дров, когда молодой отшельник "угостил" пса кнутом. Вот Юрась - заметил. Только понять никак не мог, что ж то за тварь такая была... Мужик постоял, глядя на ребятишек, потом медленно покачал головой и зашагал к дому. Но все то время, пока возвращались к остальным пацанам, Юрася не оставляло чувство, будто сзади кто-то внимательно наблюдает наблюдает, хоть откуда именно - не разберешь. Ветер усилился, тучи собирались, словно куры к полной кормушке. Седые метелки травы гнулись, плясали - бешеные, неистовые в своем порыве взлететь. А может, - в желании остановить Юрия Николаевича на пути к одинокой избушке. Но он не привык сворачивать с полдороги.