9
Обедали куриным бульоном, неизменной жареной картошкой и овощами. Хозяйка строго наблюдала за гостями: всё ли в порядке, всем ли угодила? - и при этом успевала еще что-то перемешивать в большой металлической миске. Макс ел с аппетитом, азартно и энергично поглощяя свою порцию; Игорь рассеянно и без души; Юрий Николаевич же, хоть и уделял картошке с бульоном должное внимание, мыслями был далеко. Он вспоминал о том, как впервые осознал, что мама его обладает способностями, которых нет больше ни у одного человека в деревне (о Стояне Юрась тогда не знал). Это плохо согласовывалось с тем, что говорили в школе, еще хуже - с обгоревшим остовом церквушки, сожженной, по словам старожилов, "после немца"; церквушка свидетельствовала об абсолютном торжестве разума и материи над бреднями капиталистических священников о боге и пр. "Чудес не бывает", - вот она, истина в последней инстанции. Но поскольку целительский талант Настасьи Матвеевны не вписывался в рамки современной науки, именно чудом он и был, самым настоящим. Даром свыше. Но, как и всякий дар, нес он в себе множество опасностей. Потому и говорить о нем при чужих людях не следовало. А свои и так знали. Объяснил все это Юре старший брат, когда, по мнению последнего, "пришло время". Младший на удивление быстро понял его слова - возможно, из-за того, что сам уже обнаружил свой дар - музыкальный. И отныне молчал: в компании ли приятелей, в кругу ли семьи. Тема эта считалась запретной; да и сама Настасья Матвеевна старалась лишний раз способностей своих не проявлять. Знала, видела на примере Мирона-чертячника (Стоянового отца) да и Варвары, сестры Стояновой, чем платят люди за добро и зло. А у Настасьи Матвеевны семья, ей лишний раз привлекать к себе внимание Серебряка не хочется. Но и об истинной сущности отшельников, и об их взаимоотношениях с Серебряком Юрась узнал намного позже. Когда "заиграл" путь к умершему и покоящемуся на берегу Струйной старому чертячнику и шагал домой вместе с дядькой Григорием. - Слыш, плямяш, - сказал тогда дядька, попыхивая папироской, - ты глядзи, пра усё гэта маучы. Они шагали, все семеро, вдоль речки, возвращаясь к дороге. Молодой отшельник остался у домовины. - Прауду дзядька кажа, - отозвался молчавший все это время Потапыч. - Нам жа усем горш будзе. Табе - таксама. - Рабёнка не запугивай, - строго молвил Филлип Гнатович. Он после случившегося выглядел подавленным, но теперь понемногу приходил в себя. - Што, няпрауду кажу? - обиделся Потапыч. - Прауду. Твой же Ивашка, тольки даведаецца, што такое магло быць, зробыць нам блакаду Ленинграда з Барадзином разом. И табе ж - першаму, - добавил он. - Мы што, мы людзи маленькия. Санек - яму не прывыкаць, я - заслуги у мяне, лишний раз не зачэпяць. А от ты, Филлип Гнатыч, на поуную катушку паляциш. - Ды годзе вам! - дядька, похоже, не на шутку рассердился. Разкудахталися! Як будзець, так и будзець. Няужо ад вашых слоу штось пераменицца. Идзице и язык за зубами прытрымывайце; а праз тры дни гэта ваабшчэ ничога не будзе значыць: як пахавали, дзе, хто... Они расстались у моста - всем, кроме дядьки с Юрасем, нужно было в сторону Адзинцов, так что дальше родственники шли вдвоем. - Табе мамка ничога не разпавядала? - Аб чым? - удивился мальчик. - Аб чарцячниках. И аб ведзьмарке. К этому времени Юрась уже кое-что разведал, так сказать, по своим каналам. Хотя среди ребят тема старого и молодого отшельников негласно считалась запретной, нет-нет, кто-то да и проговаривался: о том, что видел... или не видел, а примерещилось только; о том, что слышал... или не слышал, а так, думал, что слышал... То же и с ведьмаркой. Она жила на противоположном от чертячников крае деревни, тоже наособицу от остальных, и тоже во многом для любопытных мальчишек оставалась той тайной, в которую они не спешили проникнуть. Ибо тоже видели и слышали поблизости от избы ведьмарки всякое - и не горели желанием всматриваться и вслушиваться получше. Да и родители, прознай они про неуемное любопытство своих чад, наверняка просветили б так - неделю в школе на уроках стояло бы дитя, к стеночке прислонясь; случаи такие уже были. Одним словом, если Юрась что-то и знал об этих загадочных людях, то крайне мало. А мать и вовсе ничего ему не рассказывала, в чем он честно и признался (умолчав обо всем остальном, все-таки ему известном). - Так слухай, - строго велел дядька. И добавил, щурясь в невыносимо голубое небо: - Слухай ды на ус мотай. И Юрась слушал. О том, что когда впервые появились в деревне предки старого Мирона, никто уже сейчас и не помнит. Может, и вовсе они не появлялись, а пришли вместе с первыми поселенцами... Раньше проще было узнать, достаточно б в церковную книгу поглядеть (где рождения и смерти записывали) - но книгу сожгли вместе с церковью, так что... Ну так вот, как бы там ни было, а уж из немногих предков Мироновых, кого люди еще помнят, все, ровно один, отличались ведунскими способностями. И не путай способности эти с тем, что может почти каждая сельская бабка сотворить: ранку там зашептать или хорька от курятника отвадить! Во власти чертячников - намного большее. Почему? Разное говаривают, сейчас разве разберешь, где правда, а где людские домыслы... Только вот дыма без огня, известно ведь, не бывает - и просто так прозвища не даются. "Чертячником" без причины не назовут. Может, и впрямь продал весь род их души Сатане, а взамен получил в услужение "мелких каверзников"? Как знать... И не потому ли фамилия рода такая странная - Амосы? Один учитель школьный, который еще маленького Григория с сестрой его, Стаськой, учил уму-разуму, как-то сказал, что фамилия эта происходит от древнееврейского слова и означает "несущий ношу"; да и не фамилия это на самом-то деле, а имя! Но то всё так, догадки, слухи, шушуканья запечные. А вот доподлинно известно, что в роду Амосов девочки рождаются редко, однако уж если рождаются, непременно становятся ведьмарками. Чертячники - те больше мастера по лесным силам, по лечению снадобьями, из зверей приготовленными; ведьмарки же - полевые хозяйки, к травам да настоям склонные в своем мастерстве. Такою уродилась и Варвара Мироновна, сестра Стояна-отшельника. Но что-то взыграло в девке, не пожелала, как родичи, мастерство небогоугодное постигать - в город ехать намерилась, учиться. Ничего у нее, конечно, не получилось: паспорт ей выдавать не желали, так она сама взяла и укатила. Сбежала значит. Ну да вскоре вернулась - хоть и упрямая она, Варвара Мироновна, хоть и с характером (это у Амосов потомственное), а не глупая, поняла, что плетью обуха не перешибить. Только жить с отцом и братом все равно не пожелала. Поначалу собиралась было хату делить (речь в их семействе неслыханная) да потом проще дело решили. Как раз ведь война отгремела... (Здесь дядька Григорий остановился (и на словах, и на самом деле) долго молчал, вспоминая о чем-то, и лишь потом продолжил; а Юрась почему-то решил, что в войну в Стаячым Камене случилось нечто, к чему оказались причастны чертячники - не потому ли и Потапыч со старым учителем пришли на похороны отшельниковы?..) После ж того, как прогнали немчуков, как раз одна хата освободилась. Туда Варвара Мироновна и переехала. (И снова Юрась удивляется: если сестра Стояна-отшельника не намного старше братца, почему же немолодой уже дядька Григорий называет ее непременно по отчеству?) С тех пор так и живут: порознь. Хотя ссора, кажется, случилась между отцом и дочкой, а брат с Варварой Мироновной отношения поддерживает... поддерживал. Как знать, не осерчает ли, что не пришла на батьковы похороны? Но это их дела. Тому же, кто в ведьмарочьи или ж чертячниковы дела нос совать начнет... не-ет, тому сложно позавидовать! Ежели ты, конечно, не Ивашка Серебряк, держись от Амосов подальше и детям своим закажи. Хотя, если уж совсем припрет доля к стенке - тогда да, тогда можно и рискнуть, пойти за советом или помощью... Но не о том рассказ. За помощью-то как раз бегали, частенько не признаваясь в этом не то что соседям, а даже своим же, семейным. Вот поперек дороги вставать - ни у кого раньше дури такой не набиралось. У "партейца" набралось. Откуда он явился в район толком никто не ведает. Говорят, направили "на места" - тогда это практиковалось. Он и прижился - присосался, акклиматизировался, даже понравилось ему тут. Кое-кто утверждает, что в Ивашке (это за глаза он Ивашка, а при общении извольте Иван Петровичем величать, хотя возрасту в нем немного, на Петровича-то и не тянет), - так вот, кое-кто утверждает, что в Серебряке есть примесь цыганской крови, из-за чего он сам, в принципе, способен на всякие-разные фокусы и чудеса в чертячниковом духе. Да только изначально решил для себя Серебряк, что быть правильным активистом куда как сытнее и вернее. Оттого, видать, и разных мастеров, от малосильных бабунь-шептух до чертячников, так ненавидит - известно ведь, рыбак рыбака видит издалека, а уж эти-то себе подобных за добрую версту чуют! Хотя, мыслится некоторым, не в этом дело. Не только в этом. Просто приглянулась Серебряку Варвара Мироновна, даже, сказывают, в женихи он к ней набивался. Или не в женихи, а так... Сложно сказать: что меж двумя людьми было, то иным знать не дано, пока те двое не расскажут - а те двое не из языкастых. Только с некоторых пор ох и начал же Ивашка яриться! Церковь, которую даже немчуки не тронули, спалить велел. Сунулся даже было Амосов в колхоз записывать (чего с самого начала Советской власти никому не удавалось), да тут, правда, и спекся. После войны это уже было, потому и не вышло у Серебряка ничего. Искал других зацепок, чтобы задеть побольнее, понадежнее да и выкорчевать весь чертяцкий род, к чер-ртовой матери! - не вышло... до сих пор не выходило. Но вот ежели узнает про то, как старого Мирона поховали, своего, не сомневайсь, не упустит! - Таму, племяш, - закончил дядька Григорий уже у самой калитки Юрасевого дома, - трымай-ка ты рот на запоры. Тым пачэ, што мамка у цябе сама трохи варажыць умее, дык каб и вам, глядзи, от "парцейца" не перапала! А Настасья Матвеевна и впрямь "варожыць" умела, и не "трохи", как долгие годы думал Юрась, а довольно неплохо. Только старалась этого не показывать. Но с какого-то момента (он не помнил, был ли тому причиной конкретный случай или нет) Юрась понял, что его мама знает и может намного больше, чем он подозревал. Потом как-то услышал в случайном разговоре, что и бабка его ведовством "баловалась", и прабабка... Однако дальше выяснять что к чему не стал. Был он тогда уже достаточно взрослым, чтобы не ворошить прошлое. ...Теперь, сидя за столом и наблюдая, как мать перемешивает неопределенного цвета бурду в большой металлической миске ("Знакомо... Когда-то я это уже видел..."), Юрий Николаевич размышлял о том, не может ли так случиться, что прошлое само начнет ворошить людей.