Вдали по черной равнине в ореоле солнечных лучей неторопливо двигался высокий темный силуэт.
Владелец таверны, изредка выпуская в раскаленный воздух колечко сизого дыма, смотрел на приближающегося человека.
Гость уселся в тенистом уголке, достал длинную черную сигару и коротко поздоровался.
— Ну что, Кэсби?
Владелец таверны ткнул чубуком трубки в сторону мрачного жилища за горизонтом.
— Они там, мистер Куотерфедж.
— Фрейман и Шон?
— И толстый, лысый коротышка, который все время спит.
— Несомненно, Пилчер, медвежатник.
Некоторое время они курили в полной тишине, потом долговязый неторопливо и с какой-то печалью в голосе сказал:
— Они наверняка преуспеют там, где Тревиттер и Москомб потерпели неудачу. Шон умен. Фрейман чуть глупее, но дьявольски настырен, логичен и рассудителен в делах, которые предпринимает.
— Если бы очистка от этой мерзости помогла процветанию заведения… — начал Кэсби.
Собеседник, похожий на священнослужителя, прервал его резким жестом.
— Не пользуйтесь подобными терминами, когда говорите о чрезвычайно опасных вещах, Кэсби. Очень жаль, что двум таким достойным людям, как Шон и Фрейман, придется расплатиться здоровьем или жизнью, столкнувшись с воплощением ужаса. Иногда я сожалею, что дал вам совет… вами руководит мелкая корысть.
Кэсби разъяренно глянул на собеседника.
— Я плачу за изгнание бесов из дома. О чем вы сожалеете, мистер Куотерфедж?
Священнослужитель застонал.
— Изгнание бесов… неверный термин, Кэсби, но я почти готов с вами согласиться, не зная иного, лучше отвечающего истинному положению дел. Когда Тревиттер и Москомб из Общества Физических Исследований узнали, что одна из дверей дома запечатана знаком царя Соломона, они решили выяснить, что находится за нею, но забыли прихватить взломщика.
Кэсби наклонился к соседу.
— Вот уже семь лет, как я приобрел постоялый двор, но у меня ни разу не возникло желания посмотреть, что скрывает запретная комната… хотя… из-за нее меня преследует дьявольское невезение. А вы, мистер Куотерфедж? Вы представляете себе, что это такое?
Священнослужитель в ужасе отмахнулся.
— Великий Боже! Нет… Предпочитаю ничего не придумывать. Вам известна история рыбака из «Тысячи и одной ночи», который освободил зловредного джинна, заключенного в свинцовый сосуд, запечатанный перстнем царя Соломона и брошенный в море.
— Мне ее рассказывали в детстве, — признался Кэсби.
— Не могу не вспоминать о ней… Помните, что произошло на постоялом дворе сразу после вашего приезда.
У вас на ночь остановились трое индусов, гранильщиков, известных на всех ювелирных рынках Европы.
Двое заняли ныне запечатанную комнату, а третий остановился в соседней.
Утром двух цветных джентльменов нашли убитыми и ограбленными. Преступник словно испарился.
Их компаньон оставался на постоялом дворе до завершения следствия, а перед отъездом предал анафеме комнату, где произошло преступление.
«Я заключаю в этой комнате беды и страшной несправедливости нечто более безжалостное, чем сама смерть, — заявил он. — И заклинаю людей, которые окажутся под этой крышей, никогда не освобождать это».
И прижал печатку кольца к дереву — дверь задымилась, как от раскаленного клейма.
Когда знак разглядели, стало ясно, что наложена устрашающая пентаграмма царя Соломона, и никто не решился нарушить запрет заклинателя, даже люди, облеченные официальными полномочиями.
— Значит, там действительно обитает призрак? — прошептал Кэсби. — Я иногда подслушивал у запертой двери, и никогда ничего не слышал, но клянусь, тишина эта ужаснее воплей под пыткой.
Куотерфедж промокнул платком лоб, покрытый крупными каплями пота.
— В данный момент, — едва слышным голосом прошептал он, — они, быть может, уже знают… Вы захватили бинокль?
Кэсби направился к двуколке и принес два морских бинокля в футляре из красной кожи.
— С вершины холма можно увидеть все, — пробормотал Куотерфедж.
— Что увидеть? — спросил Кэсби, но ответа не дождался.
Оба улеглись на горячий песок, едва приподняли головы над гребнем и принялись наблюдать.
Внезапно пространство сотряс глухой рокот.
— Гром, — сказал Кэсби, с удивлением разглядывая бесконечное синее небо, висящее над пустынной равниной… И добавил: — Ого! Поглядите на деревья в саду! В воздухе ни ветерка, чтобы затрепетал хоть один березовый листок, а…
Наблюдатели видели в бинокль, что далекие деревья гнулись, словно тростник под напором бури.