Я отношу их Гоккелю, и тот платит, радушно улыбаясь.
От этого можно сойти с ума. Мне кажется, в меня вселилась монотонная душа вращающегося дервиша.
Я вечно ворую в том же доме, в тех же обстоятельствах и беру те же предметы. Я спрашиваю себя, может эта начальная месть неизвестности без тайны. Не первый ли круг проклятия, по которому иду?
Не состоит ли проклятие в обыденном повторении греха на вечные времена?
Однажды я не пошел туда. Я решил реже проводить эти жалкие походы. У меня образовался запас золота. Анита была счастлива и относилась ко мне с великой нежностью.
В тот же вечер меня навестил Гоккель, спросил, нет ли у меня чего-нибудь на продажу, к моему удивлению, повысил цену и скорчил гримасу, когда я сообщил ему о своем решении.
— Господин Гоккель, — сказал я, когда он собрался уходить, — вы, несомненно, нашли постоянного покупателя?
Он медленно обернулся и посмотрел мне прямо в глаза.
— Да, герр доктор. Я ничего вам не скажу, вы же не говорите мне… о вашем друге, продавце.
Голос его стал серьезным.
— Приносите мне каждый день такие предметы. Скажите, сколько золота вы за них желаете получить, я заплачу, не торгуясь. Мы повязаны одним делом, герр доктор. Быть может, позже нас ждет расплата. А пока давайте жить, как мы любим жить — вы с красивой девушкой, я — с моим состоянием.
Мы с Гоккелем больше никогда не касались этой темы. Но Анита вдруг стала крайне требовательной, и золото антиквара стремительным потоком утекало в ее маленькие нервные ручки.
Вдруг, если можно так выразиться, изменилась атмосфера переулка.
Я услышал мелодии.
По крайней мере, мне казалось, что я слышу далекую и чудесную музыку. Я снова набрался мужества и решил исследовать переулок за поворотом, добравшись до источника доносящейся издалека музыки.
В момент, когда я прошел через третью дверь и сделал первый шаг в зону, которую еще никогда не проходил, мое сердце отвратительно сжалось. Я сделал всего три или четыре неверных шага.
Потом я обернулся. Я еще видел отрезок Берегонгассе до поворота, но он как-то сузился. Мне казалось, что я опасно удаляюсь от своего мира. Однако в приступе неоправданной храбрости я побежал, потом упал на колени, как мальчишка, заглядывающий поверх изгороди. И рискнул взглянуть на неведомый отрезок переулка.
Разочарование было подобно пощечине. Дорога продолжалась, петляя, но я вновь увидел три небольших двери в белой стене и кусты калины.
Я конечно бы вернулся, если бы в этот момент не начался прилив мелодии, далекий призыв пенящихся звуков…
Я преодолел необъяснимый страх, чтобы вслушаться и, если возможно, проанализировать музыку.
Я сказал прилив: это был звук, родившийся на большом отдалении, но мощный, как рев моря.
Я прислушивался и уже не различал первого дыхания гармонии, которую, казалось, обнаружил.
Возник тяжелый разлад звуков, яростный шум жалоб и ненависти.
Вы не замечали, что первые наплывы отвратительной вони бывают иногда нежными и даже приятными? И вспомнил, как однажды выйдя из дома, я почувствовал на улице восхитительный запах жареного мяса.
— Отличная утренняя кухня, — сказал я себе под нос. Но через сотню шагов аромат превратился в тошнотворную вонь горящей ткани. Действительно, горела лавочка торговца тканями, наполняя воздух огненными искрами и дымящимися обломками. Наверное, первое сходство мелодичного шума обманывало меня.
— А если пройти новый поворот? — уговаривал я себя. Действительно мои первые опасения почти исчезли. Я за несколько секунд преодолел пространство перед собой, на этот раз спокойным шагом… чтобы обнаружить в третий раз то, что я оставил позади.
Нечто вроде горькой ярости, которой сменилось любопытство, овладело всем моим существом.
Три идентичных домика, и опять три идентичных домика.
Хотя открыв первую дверь, я уже взломал межпространственную тайну.
Мрачная решимость овладела мной. Теперь я двигался по переулку, и мое разочарование росло с ужасающей скоростью.
Поворот, три желтых дверцы, куст калины, новый поворот и появление трех дверец в белой стене и тень от кустов. Это повторялось, как в последовательности цифр, вот уже полчаса, став каким-то наваждением во время моего яростного и шумного движения.
И вдруг, после нового поворота, эта ужасная симметрия исчезла.
Были те же три дверцы и калина, но появился и большой портал из серого дерева, словно покрытый патиной. И эта дверь испугала меня.
Теперь шум налетал ревущими порывами. Я отступил к Молденштрассе. Музыкальные периоды стали похожи на жалобные катрены — три дверцы и калина, три дверцы и калина…