Наконец замигали первые фонари реального мира. Но шум преследовал меня до самого выхода на Молденштрассе. Он разом оборвался, перейдя в веселые шумы вечерней заполненной народом улицы. Таинственная и ужасная череда звуков обернулась звонкими детскими голосами, поющими какую-то песню.
Невероятный ужас обрушился на город.
Я не стал бы упоминать о нем в этих кратких мемуарах, интересных только для меня, если бы не нашел таинственной связи между сумрачным переулком и кровавыми преступлениями, которые еженощно происходят в городе.
Более ста человек внезапно исчезли. Сотня других была убита с чудовищной жестокостью.
Когда я начертал на плане города извилистую линию Берегонгассе, непонятный тупик, врезающийся в наш земной мир, то с невероятным удивлением обнаружил, что все эти преступления были совершены вдоль этой линии.
Несчастный Клингбом исчез одним из первых. По словам его приказчика, он растаял, как дым, когда входил в помещение перегонных кубов. Жена торговца зерном последовала за ним, унесенная из своего печального садика. Ее мужа нашли с пробитой головой в сушильне.
В одном доме на улице Старой Биржи исчезли все обитатели. На улице Церкви нашли два, три, четыре, а потом шесть трупов. На улице Почты было пять исчезновений и четыре убийства. И это продолжается, ограничиваясь Дойчештрассе, где снова есть убитые и похищенные.
Теперь я отдаю себе отчет, что говорить об этом равнозначно тому, что я сам распахну двери Кирхауза, мрачного приюта для сумасшедших, могилы, где не будет Лазаря. Либо я стану жертвой толпы религиозных фанатиков, которые в раздражении разорвут меня на куски, словно колдуна.
Однако после моих монотонных, ежедневных краж во мне растет гнев, заставляя разрабатывать смутные планы мести.
— Гоккель, — сказал я себе, — знает больше, чем я. Надо поставить его в известность, тогда он выложит тайну.
Но в тот вечер, когда антиквар сыпал содержимое тяжелого кошелька в мои руки, я ничего не сказал, и Гоккель ушел, как обычно, с вежливыми словами, лишенными какого-либо намека на странное дело, которое сковало нас одной цепью.
Мне кажется, события ускорятся, ураганом ворвутся в мою слишком размеренную жизнь.
Я все больше уверен в том, что Берегонгассе с ее домишками всего лишь прикрытие, за которым прячется неизвестно какая страшная реальность.
До сих пор, и, несомненно, ради моего непомерного счастья, я отправлялся туда в разгар дня, ибо, если правду сказать, не зная почему, я опасался вечера и мрака.
Но однажды я слишком долго возился, обшаривая мебель, опрокидывая ящики, отчаянно надеясь отыскать что-то новенькое. И «снова» послышался глухой рев, похожий на треск тяжелых плит, катящихся по гальке. Я поднял голову и увидел, что опаловый свет потускнел, превратившись в пепельный полумрак. Витражи лестничной площадки побледнели, дворики наполнились тенями.
У меня сжалось сердце, но поскольку шум продолжался, усиленный эхом, мое любопытство оказалось сильнее, и я поднялся по лестнице, чтобы посмотреть, откуда доносится шум.
Становилось все темнее, но перед тем как, словно безумец, броситься к нижним ступеням лестницы и убежать, я смог увидеть…
Стены больше не было!
Лестница исчезала в бездне, проделанной в ночи, откуда поднимались неясные чудовища.
Я добежал до двери. Позади меня что-то опрокинулось.
Молденштрассе сверкала передо мной спасительным убежищем. Я бросился бежать. Вдруг меня с невероятной яростью схватил какой-то коготь.
— Вы с луны свалились?
Я сидел на мостовой Молденштрассе перед моряком, который с гримасой боли почесывал свою голову и смотрел на меня с пораженным видом.
Мое пальто было разорвано в клочья, рана на шее кровоточила. Я не стал терять времени на извинения, а поспешно убежал к крайнему возмущению моряка, кричавшему мне вслед, что после такого болезненного столкновения хотел бы мне предложить выпить.
Анита уехала, Анита исчезла!
Сердце мое разбито, я опустошен и безутешно рыдаю в подушку.
Хотя набережная Голландцев далека от опасной зоны. Боже! Сколько я упустил, излишне осторожничая и нежничая!
Зачем показал Аните, не упоминая о переулке, пресловутую линию, сказав ей, что опасность сосредоточена вдоль этой извилистой кривой?
Глаза девушки в этот момент опасно сверкнули.
Я должен бы предполагать, что невероятный дух авантюры, двигавший ее предками, не умер в ее душе.