Ах, как прекрасен и памятен тот день, когда я предложил ей свою руку и имя, а она, порозовев от счастья, дала свое согласие.
В тот день я облачился в лучший костюм, завещанный уважаемым сэром Уэрлоу. Его украшали розочки из голубой ленты с оранжевыми нитями и серебряной бахромой; склонившись в глубоком поклоне, я поднес избраннице сердца букет пурпурных роз, за который заплатил новенькую серебряную крону садовнику сэра Виллоуби. На следующий день после официального сообщения о помолвке состоялось веселое празднество.
Утром я сварил в кипящем масле знаменитого фальшивомонетчика, с которым, перед тем как столкнуть его в котел, поделился своей радостью. И сей достойный клиент пожелал поздравить мою невесту, стоявшую у окна бельэтажа и учтиво ответившую на приветствие.
— Это принесет счастье, — сказал я себе.
И действительно, преступник перед смертью раскаялся в грехах столь искренне, что рассеял всяческие сомнения в спасении души. Убежден, что, пребывая среди избранных, он вспоминает о прекрасных манерах моей будущей супруги.
Помолвка поразила всех роскошью. Но с еще большей помпой прошло наше бракосочетание. Нас благословил капеллан Пиппи, а судья Брикноуз прислал собственный перевод трактата Цицерона «О пытках» с хвалебным автографом. Владелец таверны «Раскаявшийся грешник» изготовил паштет из тридцати двух индеек и двенадцати бутылок прекрасного испанского вина. Миффинс же ошеломил гостей, подав к десерту позорный столб из сахара и нуги в половину натуральной величины.
Некий оксфордский бакалавр произнес спич, последняя фраза которого навсегда врезалась в мою память:
— Сэр Бенджамин, в сей торжественный день Правосудие, чьим достойным и верным слугой вы являетесь, снимает с глаз повязку, чтобы с нежной улыбкой наблюдать за вашим счастьем. Оно кладет на чаши своих весов ароматные плоды апельсинового дерева и увивает свой меч розами и лавровыми ветками.
После наступления ночи площадь осветили сто восемьдесят лампионов, заправленных маслом, оставшимся после казни раскаявшегося фальшивомонетчика.
Как говорится в Священном Писании, сердце мое распустилось, словно роза, и благоухание этого чудесного цветка заполнило площадь Тайберн, свидетельницу моей удачи и счастья.
Через несколько месяцев после свадьбы заболел мой коллега, кингстонский палач Дик Уоллет, и попросил заменить его, дабы вздернуть на виселицу трех головорезов, бандитов из кровавой шайки «Ножи и топоры», наводившей ужас на окрестности.
Я не мог отказать в услуге старому приятелю, хотя день казни не устраивал меня.
Моя нежная супруга собиралась на дептфордскую ярмарку, и нам с тяжелым сердцем пришлось временно закрыть торговлю.
Наш отъезд задержался из-за опоздания охраны, шести солдат и сержанта, а потому мы тронулись в путь поздно вечером.
— Поедем кратчайшим путем, через Хэмптон, — сказал сержант. — Придется пересечь Башайский лес глубокой ночью, а у него дурная слава.
Я вздрогнул: логово банды «Ножи и топоры» находилось именно в этом густом и темном лесу с одной-единственной дорогой.
Но шесть солдат под командой сержанта — отличный конвой, с ним нечего бояться кровавых разбойников с большой дороги. Ночь была темной, хоть глаз выколи, а когда мы добрались до опушки зловещего леса, с соседних болот пополз густой туман.
После двух часов тяжелого пути сержант решил устроить привал.
— Готов поставить на кон недельное жалованье, если мы не заблудились в этом проклятом лесу! — проворчал он.
— Дорога сузилась, — заметил один из солдат. — Думаю, мы сбились с пути, и тропинка ведет прямо в сердце адского леса!
— Ба, — возразил я, пытаясь шутить, — если все дороги ведут в Рим, то они должны привести и в Кингстон.
После сих превосходных слов, подбодривших нас, мы снова пустились в путь.
— Еще час к тем двум, — проворчал сержант.
Вдруг шедший впереди солдат подбежал к нам.
— Туман расходится, и, кажется, меж деревьями мерцает огонек.
— «Ножи и топоры»! — испуганно прошептал кто-то.
— Тише! — приказал сержант. — Приготовить оружие. Если захватим Серебряную кошку, честь нам и хвала, а к тому же и денежки!
— Серебряную кошку? — переспросил я.
— Прозвище предводителя — вернее, дьяволицы, которая возглавляет банду. Да, мой дорогой мистер Типпс, это чудовище в юбках искусно владеет ножом и топором, убивает, режет и выпускает кишки бедным путешественникам, попавшим в ее сети.
Солдат, посланный на разведку, доложил:
— Впереди лужайка и подозрительная хижина!
Я вдруг задрожал и едва сдержал крик отчаяния.
Издали донеслось неистовое ржание лошади, и я без труда узнал голос нашей славной кобылы Уипи, ибо храброе животное, которое я холил, узнало меня и призывало на помощь.
— Моя бедная жена попала в лапы бандитов, — взмолился я. — Господин сержант, поспешим. Надо освободить ее, если еще есть время!
У меня вылетело из головы, что моя дорогая супруга отправилась в Дептфорд, а не в Кингстон…
Один из солдат одолжил мне саблю, и мы, крадучись, подобрались к таинственному лесному убежищу.
Уипи больше не ржала, а яростно била копытом; умное создание ощущало скорую развязку и освобождение любимой хозяйки.
— Похоже, все тихо, — прошептал сержант.
Едва он произнес эти слова, дверь распахнулась, и прогремели два пистолетных выстрела. Один солдат рухнул на землю.
— Вперед! — крикнул сержант. — Никакой пощады канальям!
Я ворвался в дверь одним из первых и успел разглядеть в темноте силуэт человека, целившегося в меня. Моя сабля сверкнула словно молния, и бандит свалился с перерезанным горлом.
В этот момент прибежал солдат с громадным смоляным факелом, от которого во все стороны летели искры. Красный отблеск упал на лицо негодяя, над которым я совершил акт правосудия.
Я завопил от ужаса, не в состоянии понять, что происходит: чудовищно скалящийся труп у моих ног был нашим слугой Ником Дью…
Позвольте не продолжать описание ужасного происшествия, ибо оно пробуждает во мне боль и стыд.
Серебряная кошка и вся банда были схвачены.
Я прятался в тени, глотая слезы и не сдерживая рыданий, ибо закованная в цепи женщина, которую взяли в плен солдаты и с уст которой срывалась ужасная брань, была миссис Скуик… вернее, бывшая миссис Скуик, а ныне миссис Бенджамин Типпс, моя супруга…
Судьи проявили снисхождение и великодушие.
Учитывая мою верную и беспорочную службу, они приговорили миссис Типпс к повешению, а не сжиганию на костре. И не подвергли пыткам.
Капеллан Пиппи исповедал ее и примирил с небесами — она покаялась в грехах.
И на казнь отправилась с достоинством и бесстрашием.
— Бенджамин, — сказала она, — не надо так дрожать. Вы произведете плохое впечатление на начальство, если выкажете слабость. Судьи были великодушны, ибо не конфисковали мое имущество, которое я завещала вам в надлежащей форме. Не забудьте, любезный друг, отнести шесть локтей розовой тафты мисс Парсонс и получить с миссис Биттрстоун три кроны и два шиллинга за кружева и шнуры для свадебного платья ее дочери. Я заказала у Миффинса черный венгерский мед, который вам следует пить каждый вечер, ибо последнее время у вас появилась склонность к простудам. До свиданья, мой друг. Я буду присматривать за вами и за нашей лавочкой из загробного мира.
Господа, уверен, эта грешная женщина, сторонница строгого порядка, очень любила меня.
Отказавшись от места в пользу одного из дальних родственников, кузена с незапятнанной репутацией, — он, по моему разумению, не мог посрамить чести Тайберна, я купил небольшую ферму в окрестностях Далвича… Да, господа, меня терзала тоска, но я мужественно расстался с любимым уголком.
Я разводил кур и уток, и каждое лето в моем саду цвели пурпурные розы, чьи саженцы происходили из теплиц сэра Биллоуби.
В 1783 году площадь Тайберн перестала существовать и исчезла с карты Лондона. Так как я уже был в мире ином, это не принесло мне страданий, ибо там, где нам суждено пребывать вечно, иная суть забот и радостей.