Митька, все еще путаясь между скучной явью и обрывками какого-то страшного, но невероятно интересного сна, потащился на двор, к огромной, едва ли не в его собственный рост бочке. Той самой, из которой он вчера умывался. Вернее, это был глиняный кувшин, но таких исполинских размеров, каких ему еще не приходилось видеть, в нем, наверное, даже плавать можно, как в бассейне. Как же ее наполняют, такую здоровенную? Неужели ведрами? Немного дальше он обнаружил неглубокую яму, и доносящиеся оттуда запахи не позволяли усомниться в ее предназначении. Наскоро облегчившись, Митька принялся наполнять деревянную, скрепленную медными обручами кадку. Сердить кассара ему не хотелось, как знать, не перейдет ли тот от угроз к действиям? Вообще, судя по вчерашнему, Харт-ла-Гир мужик суровый. Но наверняка и к нему найдется подход, надо лишь завязать узелком собственную гордость и ждать, ждать, когда представится шанс. Какой-нибудь. Мало ли? Всегда ведь возможен "вдруг", потому что иначе все вообще бесполезно, все просыплется сухой землей в бесконечную яму, ту, где рыжие муравьи сидят смирно, ждут своего часа...
Он встряхнулся, отгоняя некстати вернувшийся сон. Пора бежать навстречу надвигающемуся дню, навстречу новым неприятностям.
В доме его ждал раздраженный кассар.
- Ну? Ты потратил полчаса на то, что любой здешний мальчишка делает за пять минут! О, Высокие Господа! На что ушли мои огримы? Стой вон тут, бестолочь, черпай ковшом из таза и поливай мне.
Мылся Харт-ла-Гир долго, с наслаждением, отфыркивался, крякал, требовал лить из ковша равномерной струей, присвистывал и щелкал языком. Потом он тщательно вытерся большим, с простыню размером, куском зеленоватой ткани, наставительно заметив при этом, что вообще-то именно рабу полагается утирать своего мокрого после купания господина. Митька на всякий случай молчал, глядел, как перекатываются под бронзовой кожей могучие бугры мышц, и мрачно думал сразу о двух вещах: во-первых, о том, что у него самого еще нескоро будут такие мускулы, если вообще будут, а во-вторых, что хозяйская рука, должно быть, весьма и весьма тяжела.
Умывшись, кассар жестом велел Митьке следовать за ним. Пройдя насквозь несколько комнат, они очутились в просторном помещении, где в каменном углублении пылал очаг, над которым, покачиваясь, висел ярко начищенный бронзовый котел, булькал ароматным кипятком. Вдоль стен тянулись длинные лари и сундуки, узкие лавки, а в центре стоял огромный, человек как минимум на десять, стол. По стенам висели пучки каких-то пахучих трав, в дальнем углу располагалась глиняная бочка, поменьше той, что во дворе, но тоже нехилых размеров. Здесь у них, наверное, кухня, сообразил Митька. Такой дикарской кухни ему, разумеется, видеть еще не приходилось. Тут же ему явилась трезвая и невеселая мысль, что управляться здесь, по всей видимости, куда тяжелее, чем дома - ни тебе газовой плиты, ни микроволновки, даже обыкновенной раковины с кранами холодной и горячей воды здесь нет, и в ближайшую тысячу лет явно не предвидится.
Глаз его зацепился за маленькую мисочку, стоявшую в углу, где в камнях имелась заметная, в ладонь шириной, щель. Для кошки, что ли? - не понял Митька.
Оказалось, не для кошки. Кассар взял со стола кувшин (интересно, кто успел его наполнить?) и плеснул чего-то в мисочку. Потом вдруг сел на корточки рядом со щелью и начал насвистывать какую-то медленную и очень красивую мелодию. Спустя несколько секунд раздался еле уловимый шорох - и из щели высунулась плоская головка. Потом заструилось кольцами гибкое тело, и вот уже маленькая, с локоть длиной змея вылезла на свет. Свернувшись спиралью, она подняла голову и внимательно уставилась крошечными желтоватыми глазками на кассара. А тот, перестав свистеть, произнес несколько протяжных, изобилующих гласными фраз. Митька ничего не понял - бессмысленный набор звуков, ни одного знакомого слова. Неужели он утратил неизвестно каким чудом обретенное знание местного языка? Это было бы совсем некстати.
- Поклонись ему, - сердито шепнул кассар и чувствительно толкнул Митьку между лопаток. - Это миангу-хин-аалагу, покровитель дома.
Ничего не поняв, Митька на всякий случай поспешно согнул спину. От него не убудет. Хотя это и унизительно - поганой змеюке кланяться. Камнем бы ее по черепушке!
Он никогда не любил змей. В деревне Хвостовке, на родине отца, водились гадюки, на болоте, где ведрами можно было собирать чернику. Мама, разумеется, прослышав о змеях, категорически запретила ему ходить за ягодами, но так он ее и послушал! Тем более, отец лишь посмеивался - типа в резиновых сапогах никакая гадюка ему не страшна. И однажды с гадюкой действительно довелось встретиться. Обирая кустик черники, он вдруг почувствовал, как что-то сухое и прохладное скользнуло по тыльной стороне ладони. Вздрогнув, Митька нагнулся, увидел - и сейчас же отлетел на несколько метров. Испуганная его воплями змея тут же удрала в высокую траву, вовсе не думая кусаться, но Митька все равно бежал несколько минут, не замечая ни собственных криков, ни слез. Сколько ему тогда было? Лет семь, наверное? Или восемь...
Эта змея чем-то напоминала ту, из Хвостовки, только покороче, да к тому же полосатая - темные кольца чередовались со светло-серыми. Прямо как зебра, неприязненно подумал Митька. А змея, повернув к нему приплюснутую, с грецкий орех головку, внимательно посмотрела на него, затем неторопливо заструилась обратно, под камни, в свою щель.
- В сей змее, - равнодушным тоном сообщил кассар, - живет дух, покровительствующий этому дому. Посему каждое утро полагается наливать ему в миску молока, произнося установленные слова из древнего гимна. В дальнейшем это будет твоей обязанностью.
Митьку передернуло. Вот только для полного счастья не хватало перед гадюкой выкаблучиваться... А вдруг еще и ужалит? Но он понимал - спорить бесполезно. Во-первых, здешние дикари наверняка на полном серьезе верят во всяких духов, богов, демонов, и потому заискивают перед ними. Во-вторых, Харт-ла-Гир, похоже, не из тех, с кем вообще можно спорить.
А тот, не обращая ни малейшего внимания на Митьку, уселся за стол и, казалось, о чем-то глубоко задумался. Потом вдруг сердито рявкнул:
- Ну!
- Вы чего? - машинально спросил Митька, тут же опасливо прикусив язык. - Как чего? - удивился кассар. - Давай, служи мне. Миски вон там, слева, ложки в верхнем ящике, хлеб в том ларе, что повыше. Суп уже готов, нальешь вон тем черпаком. Да, именно в эту миску, с зеленой каймой.
Пришлось покрутиться. Митька, то и дело путаясь в здешнем хозяйстве, кое-как все же наполнил миску супом и поставил ее перед кассаром. Вынул огромную, с локоть в поперечнике, душистую лепешку, поискал было глазами нож, чтобы нарезать, но такового не обнаружилось.
Харт-ла-Гир понял его недоумение.
- Только дикие варвары разделяют ножом дар богов, хлеб. Правильные люди ломают его руками, вот так, понял? И постарайся поскорее избавиться от своего невежества, не то будет плохо. Овощи достань из подпола, вон, видишь, люк?
Митька суетился, доставал и мыл овощи, ломал хлеб, переливал суп из котелка в глиняный горшок, и все ждал, когда же предложат позавтракать и ему. Живот сводило от голода, вчерашний ломоть хлеба казался сейчас не больше крошки, и невыносимо было смотреть, как медленно и с достоинством кушает хозяин.
Наконец он не выдержал:
- А... а как же я? - стыдясь своих искательных интонаций, выдавил он из пересохшего горла. - В смысле, что и мне... тоже бы...
- Есть хочешь? - понимающе усмехнулся Харт-ла-Гир. - Да ты, я смотрю, совсем дикий. Ни один раб в здравом уме не произнесет столь дерзких слов. Я знаю с десяток людей, которые за такое сварили бы тебя в кипятке. Или отрезали бы наглый язык. Но я не затем тратил свои огримы, чтобы вскоре лишиться слуги. Я накажу тебя достаточно мягко. Он сделал длинную паузу, во время которой у Митьки все внутри перевернулось. Неужели бурые муравьи?!