- Видишь ли, Митика, - сухо продолжил кассар, - я уже говорил тебе, что мне безразлично твое прошлое. Я прекрасно вижу, что ты какой-то странный, про таких говорят "с белой звезды свалился". Откуда ты свалился, мне неинтересно знать, но кем бы ты ни был раньше, сейчас ты раб. И значит, должен не только делать все, что полагается рабу, но и думать как раб, и сны видеть рабские, и мечтать о том, о чем мечтают рабы. И всему этому тебя придется учить, и быстро. А иначе ты здесь пропадешь. Если окажется, что возиться с тобой бесполезно, мне придется продать тебя. И уж будь уверен, что негодному рабу в Светлом Олларе грозит смерть, и смерть нелегкая. Ты вчера видел сам, как оно бывает. Поэтому радуйся наказаниям - они спасают тебя от худшей участи.
Митька судорожно сглотнул.
- Итак, - все тем же наставительным тоном произнес Харт-ла-Гир, давай посмотрим, чем ты успел сегодня провиниться. Проспал - это раз. Не выполнил из-за этого утреннюю работу - два. Наконец, дерзко потребовал еды, хотя правильный раб знает, что его накормят лишь когда это будет угодно его господину, и никак не раньше. За все это ты сейчас получишь порку. Жди меня здесь.
Кассар встал из-за стола и пружинистой походкой удалился из кухни. А Митька, стоя столбом, хлопал ресницами и чувствовал, как слабеют ноги. Вон оно! Началось! На глаза сами собой навернулись слезы, но пока их удавалось сдерживать. Неужели так ничего и не случится? Может, землетрясение, или пожар, или кассар сейчас ногу сломает, или, еще лучше, - закрыть глаза и мгновенно оказаться дома. Он что есть силы зажмурился, потом мигнул, но все осталось как было, чуда не произошло. Будет ли это очень больно? Или все же можно вытерпеть? Наверное, все-таки можно. Саньку Баруздина вон дома лупят, а он ничего, говорит - все по барабану. Правда, это он только говорит, а как на самом деле? И все-таки лучше уж это, чем бурые муравьи...
Харт-ла-Гир вновь показался на пороге. В мускулистой руке он держал длинный, с мизинец толщиной прут, светло-серого цвета, с черными кольцевыми разводами. Чем-то прут напоминал недавнюю змею.
- Сдается мне, - задумчиво протянул кассар, - что тебя раньше не пороли. Это действительно так?
Митька мрачно кивнул. Ну, были, конечно, шлепки в детском саду, но ведь это же не считается. А вот чтобы так... Отец, пока жил с ними, рук не распускал. Мама раньше, бывало, грозилась ремнем, но дальше обещаний и слез дело не шло. Она то и дело вздыхала, что без твердой мужской руки из него, Митьки, вырастает нечто ужасное, и что он пользуется ее слабым здоровьем и мягкостью. Что бы она теперь сказала? - с совершенно неуместной сейчас иронией подумалось ему вдруг. Вот она, суровая мужская рука, помахивает в воздухе гибким прутом.
- Да, тяжелый случай, - кивнул кассар. - Но делать нечего, тебе придется многое познать. Есть три вида наказаний для рабов - за обычные проступки, разумеется. О вчерашней казни мы пока не говорим. Три вида наказаний - это порка, лишение пищи и тяжелая работа. Поверь мне, мальчик, в большинстве случаев рабы куда более боятся голода и мучительного труда. Порка же - самое частое наказание, и нет на свете человека, ни раба, ни свободного, кто не испытал бы ее. Это ж только ты такое чудо с белой звезды... Ну ничего, я буду пороть тебя часто, но всегда по делу. Ты привыкнешь. А пока - наматывай на ус. Вот это - прут лиу-тай-зви, сей кустарник растет всюду, он неприхотлив, но бесполезен, не дает ни плодов, ни целебных листьев. Одни лишь ветки, улыбнулся он, - хоть для чего-нибудь, а годятся. Используют еще и прутья лиу-гва-нза, но ими можно и покалечить, так что они применяются лишь в особых случаях. А ну-ка, иди сюда.
На ватных, совершенно негнущихся ногах Митька приблизился к хозяину.
- Ложись на лавку, лицом вниз, - велел тот. - Руками держись за край. Я не собираюсь привязывать тебя, не хочется возиться. Но имей в виду сопротивление означает повторение порки с самого начала. Кричать тебе разрешается, пока мы дома. Если я буду наказывать тебя где-нибудь еще, тебе придется терпеть молча.
Митька тяжело опустился на узкую скамью, ощутив животом теплое, гладко отполированное дерево. Послушно сжал ладонями край лавки, зажмурил глаза. На миг вспыхнула в сознании соблазнительная мысль - вскочить, броситься с криком на эту дикарскую сволочь, врезать ногой в пах - и пускай горит все синим пламенем. Пускай потом хоть топор, хоть яма... с ждущими поживы бурыми муравьями... Он закусил губу и решил, что уж криков из него кассару не выжать.
- Я на первый раз дам тебе десять ударов, - меж тем спокойно говорил Харт-ла-Гир. - Для мальчишки твоего возраста это сравнительно немного. Но помни - в дальнейшем я буду не столь снисходителен.
Он отошел в сторону, примерился, - Митька вздрогнувшей кожей ощутил легкое покалывание прута, - потом воздух разрезало свистом. И тут же зад обожгло болью, совершенно немыслимой, запредельной. Так не бывает, едва не вскричал Митька. Казалось, кожу рассекло не легкой веткой кустарника, а раскаленным железом. Не кричать было просто невозможно, но каким-то чудом он все же удержался.
- Один, - сказал кассар. - Вообще-то, ты сам должен считать удары и громко их называть, но пока это у тебя не получится. Приготовься.
Два! Это оказалось еще больнее, хотя куда уж дальше-то? Митька, выходит, и не знал, что на свете бывает такая боль. Острой волной раскатилась она по всему телу, и сейчас же перехватило дыхание.
...Закричал он на четвертом ударе. Зад и бедра жгло, точно их облили кипятком, и терпеть было уже совершенно невозможно. Не осталось уже совершенно ничего, ни гнева, ни гордости - только боль и крик. Они слились воедино, они наполняли тело, и с каждым ударом росли, хотя это и казалось невозможным - куда уж больше-то... Он судорожно вцепился ладонями в гладкую доску, точно пытаясь раздавить бездушную древесину.
- Десять! - подытожил Харт-ла-Гир. - Ты можешь подняться.
Митька не сразу сполз с лавки. С трудом разжал пальцы, намертво, казалось, вросшие в дерево. Все лицо его было в слезах, он тяжело дышал, и воздух со свистом втягивался в легкие. Порка кончилась, но боль продолжалась упорная, безжалостная, жгущая. Сколько это еще продлится? - подумал он мрачно. Потом, опустив взгляд ниже, густо покраснел.
Харт-ла-Гир понимающе усмехнулся.
- Ну что, узнал, как оно бывает? Ты еще радуйся, что не обмочился, а то бы я добавил. Вообще ты неплохо держался, я думал, закричишь сразу. И не реви, оно поболит и перестанет. Ты получил сейчас свой первый урок, и чем лучше ты его осмыслишь, тем реже придется тебя сечь. Кстати, заготовка прутьев - тоже твоя обязанность, ты сегодня же этим займешься. Нарежешь их с той стороны дома, возле забора, поставишь в кадку с соленой водой, иначе со временем розги теряют гибкость. А сейчас можешь поесть. И побыстрее - тебе еще многому предстоит сегодня научиться, а времени у нас с тобой мало.
9.
К темному подъезду, зияющему осколками стекла, в ароматах душной подвальной сырости и кошачьей мочи, привыкнуть было невозможно. Ну и квартирку подыскал ему Магистр! Хайяара начинало мутить еще на подступах к дому. Сперва, увидев это, он едва не врезал здешнему колдунишке. От души, "копьем воли", когда собранная в единую тугую нить живая сила разрезает не только видимую плоть врага, но и ломает его геллглу - внутренний стержень, на который нанизаны души. Ну, или по крайней мере взять мерзавца за шиворот, подтащить к столу в его же гостиной и прибавить ему немножко "счастья" - бумажек этак на пять-шесть. Однако приходилось сдерживаться. Здесь - это не дома, и смешно было бы претендовать на дом, подобный оставленному в Олларе. Как тут любят говорить, "ешь что дают".
Кроме того, по здравом размышлении приходилось признать правоту Магистра. В интересах дела вовсе не следовало светиться в престижных кварталах, жить на широкую ногу, обзавестись... нет, не колесницей, конечно, а этим мертвым куском металла, который местным жителям заменяет благородного коня. Не стоит, лучше уж поездить в троллейбусах... столь же мертвых.