— Ну нет, бригадир, это дело не пойдет, — подал вновь голос дед Егорыч, и все поддержали его.
— Какой же это обряд — яешня с водкой?
— Это потребности организма.
— Ладно, ладно, — Саня был в благодушном настроении, — насчет выпивки и закуски я пошутил. Во всем же остальном, — крикнул он с медью в голосе, — никакой пощады врагу! Так я говорю?
— Так! Так!
— Вот это бригадир!
— Да такой бригадир дороже денег стоит.
— Тыщу рублей и еще гривенник.
— А Санечка, а миленький, дай я тебя расцелую.
Бабы окружили его плотным кольцом.
— Товарищ бригадир, а кино сегодня привезут?
— Нельзя, — сказал Саня. — Нельзя. По религиозным праздникам кино показывать нельзя.
— Какой же религиозный?
— Сам только что сказал — праздник Весны.
— Нет, нет, бабоньки, — упорствовал Саня, — сказал, нельзя, значит, точка. И не уговаривайте меня, а то я сегодня добрый.
Алиса встала перед ним, даже руки на груди сложила:
— Ну, Санечка, ну, родненький…
Саня поглядел на нее затуманенным взглядом и сдался:
— Разве что научно-популярный, — пообещал он.
Бабы недовольно загудели:
— Научный-популярный ты «моей молодухе» на печке показывай.
— Ты нам про любовь давай!
И уговорили б, наверно, если б не появился среди гуляющих поп, как будто с неба свалился, И про кино, и про Саню Маленького тотчас же все забыли, потому что батюшка с ходу, даже не подобрав рясы, ударил барыню. Мигом сколотился вокруг него круг.
— А ну, расступись, батя пляшет!
— Ты рясу-то сними, — послышались жалостливые бабьи советы, — все легче будет.
— Без рясы сподручнее.
Батюшка никого не слушал и продолжал дробно-дробно работать ногами. В конце концов даже гармонист и тот устал, а ему хоть бы что. И музыка пошла не в лад, а он все лопотит ногами да притопывает:
Бабы вытолкнули к батюшке на круг Аннушку, но прислужница таким ревнивым взглядом ожгла ее, что Аннушка, на что смела, засмущалась и юркнула опять в толпу.
Наконец и поп устал. Как плясал, так и рухнул на баб. Те врассыпную. Но бригадир все же успел подхватить батюшку под руки, усадил на бережок, сказал укоризненно:
— А ведь грех, батя, бога ты не боишься.
— Бог — бог, да не будь сам плох, — ответил поп и, задрав рясу, вытащил из кармана брюк платок, чтобы пот вытереть, не платок — целую скатерть.
Бабы снова окружили его. Поп вытер не спеша с головы пот да как кинется с берега ловить их. Баб не поймал, а поймал деда Егорыча. Тот по-братски обнял его, но все же напомнил про бога.
— Волков бояться — в лес не ходить, — отпарировал ему батюшка и, отобрав у прислужницы урну, опрокинул ее к себе на колени. Оттуда посыпались мятые рубли, мелькнула среди рублей, как щука хвостом, зеленая трешка. Поп засунул деньги в карман:
— Так надежней.
— Ну, ладно, — сказал Саня Маленький, — хватит с вами веселиться. Надо на ферме обеспечить.
На ферме по случаю праздника резали быка Агрессора.
Вот смешно — прозвали Агрессором, а какой он Агрессор, если у него кольцо в носу? Дед Егорыч ухаживал за ним, поил, перевязывал и делал это по доброй воле, потому что бригадир трудодни за это начислять отказался.
— Какая теперь из вас польза? — сказал он деду Егорычу. — Когда на искусственное осеменение перешли.
Бабы, как услышали про Агрессора, сразу расхлипались:
— Такого-то красавца — и резать!
— За него, бают, золотом плачено.
— Из самой Бельгии привезли. Порода.
— Да вишь ты — без работы остался.
— Ну и пусть без работы, а все ж коровам веселее!
— Жрет много!
— Зато с мясцом будем.
Отдохнувший Славка-гармонист заиграл вальс «На сопках Маньчжурии», и все, кто мог, закружились среди березок.
Леха сбегал домой — поесть. Дома никого уже не было, но на загнетке стояла сковородка с яичницей.
Леха ел и принюхивался. Ветки березы, дуба, клена, развешанные на окнах, на дверях, за ночь привяли и разносили по хате теплый, прилипчивый лесной запах. Так обычно пахнет в бане — от веников, брошенных после парки.
«Где же Натка? — подумал Леха. — Наверно, отец с собой взял. А может, уже Галина из города приехала?»
Так или не так, а он был свободен и снова побежал на праздник. И тут, по дороге, увидел отца. Он сидел под дубом, а рядом ползала по земле, собирала прошлогодние желуди Натка. Дуб этот был самый приметный в деревне. Когда-то ребятишки из озорства втянули на его макушку покрышку от «Беларуси» и подожгли. От покрышки загорелся и сам дуб, но не весь, а только макушка. И вот теперь снизу он был зеленый, а сверху — черный. Обожженные сучья корявилась над зеленью, будто дуб тянул в небо руку со скрюченными пальцами, просил — помогите.