И, прислонясь головой к притолоке крыльца, Леха горько и безнадежно заплакал. Плакал он долго, пока не надоело, но все равно остановиться никак не мог. Но и плача все же услышал, как скрипнула в хате люлька — это Натка вывалилась из нее и приползла к порогу.
— Еха, не пачь, — сказала она и показала ему язык.
— Ага, если б тебя так обманули, сама б тридцать разов заплакала.
— Пакаля, пакаля, — обрадовалась Натка и вдруг, поскользнувшись, упала, перекатилась через порог. Леха бросился к ней на помощь.
— Ушиблась? Больно?
— Больня. Тють, — сказала Натка и пальчиком тронула заплывший Лехин глаз.
— Да нет, мне не больно. Только глядеть неловко. А Галина приехала?
Натка пожала плечами и засмеялась. Она всегда смеялась, когда совсем и не смешно-то было.
— Ну ты, хватит дурочку корчить, — сказал ей Леха, — давай одевайся и пойдем папку искать.
— Иськать, иськать.
Она все переговаривала, как попугайка, что ни скажешь, она тут же и переврет.
— Одевайся! Слышь! — прикрикнул на нее Леха, двигаясь по сенцам, как трактор, — а то тррр — задавлю!
Натка послушалась, натянула кое-как на голову свое платье — красное в синюю клеточку, но продеть руки в рукава уменья у нее не хватило.
— Эх ты, — укорил ее Леха, — не можешь платье надеть, да такую непутеху никто и замуж не возьмет. Ну, лезь на карпушки.
Натку уговаривать не пришлось — она тут же ухватилась ему за шею худыми цепкими пальцами.
— Тише ты, а то задушишь.
— Не задусу, — сказала Натка и снова беспричинно засмеялась, — ты мой конь.
На деревне было еще пусто, только туман стелился по земле, а внизу, под туманом, шли гуси, на водопой к виру спешили.
«Где же папка? — думал Леха. — Может, к бригадиру подался?»
И он повернул к хате Сани Маленького. Хата его была лучше всех других хат — обитая резным тесом, под шиферной крышей, как-никак, а первое в деревне начальство. Леха рассчитал, раз солнце еще не поднялось над лесом, значит, бригадир дома. Отправил всех людей на работу, на ферму наведался, теперь сидит и отчет составляет. Составит отчет и повезет на Центральную, в контору, а там уж гуляй — на сегодня все дела справлены.
Леха потоптался немного в сенцах, чтоб дать о себе знать, но никто из хаты не выглянул, и он вошел. Да, Леха маленько не угадал, и Саня хоть и был дома, но не отчет составлял, а сидел у припечка и ладил ботинки.
— Дядь Сань, мой папка к вам не заходил?
— А ты чей? — вскинул голову Саня.
Он у всех так спрашивал, потому что сам признавался: люди у него в голове не держались. Цифры по надою, проценты за выкос, обязательства по случаю юбилея — пожалуйста, все помнил, и если случаем забредал какой-нибудь уполномоченный, мог с ходу выстрелить в него целой обоймой чисел, а вот лица не запоминал. Однажды он даже у своих двойняшек спросил:
— Вы чьи?
Правда, такое случилось после легкого перепоя, когда он своего брата в армию отправлял. Ох, и погулял тогда Саня! Отвел душеньку. Вся деревня три дня ходуном ходила, а Саня пил и плясал до упаду. Он и в самом деле упал, правда только на третьи сутки. Хватились: где Саня, где бригадир? Нет его. А Саня лежит в лопухах и все еще поет: «Раскинулось море широко…» Так по песне только и нашли.
Леха вспомнил сейчас про это и усмехнулся.
— Старков я, — сказал он.
— А, Старков. Ну, проходь. Батя дома?
— А чего б я его искал?
— И то правда, — ничуть не огорчился Саня, — ну, погодь, вместе искать будем.
Саня сидел на скамеечке перед большой деревянной колодой и сам чуть виднелся из-за нее, а перед колодой валялось пар двадцать ботинок, разных фасонов, цветов и размеров.
— Вот ребят своих обуваю, — пояснил Саня и, заколотив гвоздь, отложил молоток на колено.
— Значит, не думаете на Центральную перебираться? — спросил он, шевеля во рту гвоздями.
Леха промолчал.
— Эх, люди, для вас государство старается, можно сказать, в доску бьется, а вы — не хочу. Вот погодь, я сейчас по деревне пойду, буду подписку со всех сымать. Мне так председатель и приказал: кто не хочет переселяться — расписку.
Леха слушал Саню и не слушал. Через полуприкрытую дверь прихожей из комнаты доносился шум голосов — там двойняшки в паровоз играли. Танька-Манька, как старшие, были машинистами, а за ними, уцепившись друг дружке за рубахи, сидели еще четыре сопливика: Колька-Володька и Васька-Надюшка. Все босые, нечесаные, они ерзали по полу и самозабвенно пускали пузыри — пары разводили. Леха посмотрел на них, и ему нестерпимо захотелось самому покататься на паровозе. Но прежде ведь надо было найти отца, к тому же Натка все время дергала сверху за волосы, ныла: