— Это кто набрался — я? — закричал Саня. — Да я трезв, как десятилинейное стеклышко. А с вами и пошутить нельзя? Эх, люди!
Он отобрал у «моей молодухи» сапоги, надел их, почистил и еще раз перед зеркалом повертелся — хорош? Потом кивнул Лехе:
— Пошли, что ли?
Леха нарядно проголодался, бегая за Саней, и теперь, увидев, как уплетают близнята блины, ощутил тихую сосущую боль в животе, но Саня торопил:
— Давай, давай, а то и к полудню не успеем.
Леха послушался и, подкинув за плечами Натку, покорно побрел за Саней. Он уже забыл, что вышел отца искать и что в лес с утра собирался, сейчас его жгла одна только мысль: согласится ли переселяться на Центральную дед Егорыч? А если не согласится? Саня Маленький тоже был мрачный: директива о переселении трещала, расползалась по швам. А этого он никак не мог допустить, поэтому и шел к деду Егорычу решительный и непреклонный. Дед в сенцах точил топор.
— Не подходи — зарублю! — пошутил он и пригласил бригадира в хату. В хате было чисто подметено и вкусно пахло жареной картошкой. А на окошках стояли цветы.
— Чем могу служить руководству? — церемонно спросил дед Егорыч и три раза тряхнул своей жиденькой бороденкой.
Саня категорически объяснил.
— Давай баш на баш, — внезапно предложил дед Егорыч, — хочешь, сегодня ж первый пример кину? А хату свою — по бревнышкам, к чертовой матушке! Но за это… — дед Егорыч помедлил, собираясь с силами, — помоги мне жениться, а?
Саня Маленький захохотал:
— Разве ж в этаком деле нужен помощник? Ты еще, Егорыч, и сам в силах!
Дед Егорыч опустился на лавку. Рядом лежал топор.
— Да что ж, если она и слушать меня не хочет.
— Кто? — заинтересовался Саня.
Бороденка у деда вздернулась кверху.
— Сказать?
— Скажи.
— А ежели секрет?
— Тогда не говори.
— А сказать ведь хочется!
Саня скрипнул бригадирским ремнем.
— Ты, Егорыч, хоть и мудрец, — сказал он, — а надсмехаться над собой я не позволю. Да и сенокос не за горами. Захочу, и сенца тебе не дам.
— Как так?
— А вот так. Ты ведь отрезанный ломоть.
— Я на пенсии, — возразил Егорыч, — и государство…
Но Саня не дал ему договорить, вынул бумажку, сунул деду под нос:
— Распишись.
— Погодь, погодь, — сказал дед Егорыч и прошел в угол, где накрытый белой тюлевой занавеской стоял сундук. Покопался в нем, достал красную тряпочку.
— А это ты видел? — спросил он и показал бригадиру бумажку.
Саня Маленький прочитал: «Благодарность красноармейцу 5-го батальона Чичкину Якову Егоровичу за взятие Перекопа».
— Ну, нашел что показывать, — вздохнул Саня и отвернулся. — Ты б еще Георгиевский крест предъявил в качестве прямого доказательства.
— Ладно, — согласился Егорыч и еще покопался в тряпочке.
— Читай далее! — приказал он.
Это была Почетная грамота от правления колхоза «Красный застрельщик». Внизу стояла дата — 1 мая 1943 год.
— Это все старые заслуги, — вздохнул Саня, — а какую пользу ты приносишь колхозу, скажем, в данное время?
Дед Егорыч подумал.
— Могу скотину по ночам сторожить, — предложил он.
— Скотина и без тебя цела будет. — И усмехнулся. — Тоже мне сторож. Давай уж лучше женись.
Дед оживился:
— А в сваты за меня пойдешь?
— Скажешь к кому — пойду. Чего не сходить? В сваты, брат, можно сходить, это не на войну.
— Ну, не тебе войну вспоминать, — сказал дед Егорыч. — Ты-то ее и не нюхал.
— Как же не нюхал? — возразил Саня. — А в оккупации кто маялся?
— Верно. Я ведь и забыл, как ты немцам на гармошке играл.
Этого можно было и не вспоминать деду Егорычу, ведь Сане, с тех пор как он стал бригадиром, никто про это не напоминал, и он сам уже забыл в трудах да заботах, и только изредка нет-нет да и шевельнется в памяти. Ух, нехорошо! Перед людьми совестно.
Но сейчас он встряхнул себя — опомнился.
— Ты, мудрец, брось-ка зубы мне заговаривать. Согласен на Центральную перебираться — значит, я тебя записываю.
— Баш на баш, — сказал дед Егорыч, — только на этаком условии.
— Когда свататься?
— А хоть бы и сегодня. Зачем канитель тянуть.
— К кому? — деловито переспросил Саня.
— К Алисе.
У Лехи и коленки дрогнули. Уж чего-чего, а того, что дед Егорыч хочет жениться на Алисе, он не предполагал. Ну, ладно, на бабке Аксинье, ну, на тете Анюте в худой конец, но на Алисе… И имя-то у нее было странное, потому что Алиса была нездешняя. А что в Стариках очутилась, так это война все напутала. Забросила ее сюда вместе с матерью — беженцами. А мать вскорости снарядом ранило. Ну, билась, билась Алиса, выхаживала матерь-то, да не выходила. А как похоронила на Стариковском могильнике, так уж и не захотела ее покидать одну на чужой сторонушке. Осталась в колхозе. Потом заневестилась, замуж вышла. А Федор, муж Алисы, как в армию ушел, так с той поры и не возвернулся. Вот и осталась Алиса — не вдова, не мужняя жена и не разведенка. Потому что с кем разводиться, когда Федора и за хвост нигде не поймаешь: сегодня тут, завтра там — по всей стране путешествует. И наверно, потому, что была Алиса нездешняя — коса у нее вилась ниже пояса, — так дед Егорыч про нее все хвастался, хотя люди-то не дураки и сами видели — хороша Алиса, тут и сказать нечего. Только вот счастья бог не дал.