— Привесами, а ты ему про свое. Как твоя Венерка платок на рога надела и бегает по хлеву, как невеста. Я так смеялась, чуть не померла со смеху.
— Ты всегда была хохотушкой, — засмеялась и Фрося.
— А ему-то что говорить? Заграю твоему?
— Какому Заграю?
— Который с тобой разговаривает!
— Так он же с тобой разговаривает, а не со мной.
— Ну, бестолковая! Я ведь только перевожу.
— Спроси: яблок прислать?
Люська опять долго молчала, потом доложила:
— Ничего, говорит, ему не нужно, он на полном государственном обеспечении.
— В заключении, что ли? — испугалась Фрося. — Тогда я ему сала пришлю.
Люська расхохоталась.
— В армии он, дурочка. Старшина. Тридцать шесть лет от роду. Не женат.
— Люська! — закричала в трубку Фрося. — Хватит меня разыгрывать. Что я вам — совсем малохольная? Может, его и вовсе-то нет! А ты насмехаешься…
Люська не ответила, а в трубке опять завыл ветер.
— Возьму и брошу трубку! — рассердилась Фрося.
— Не бросай! Дуреха! Мне б такие слова говорили…
— Какие слова?
— Душу ты ему всколыхнула своим голосом. Можно ли ему приехать, спрашивает. Будешь ли ты его ждать?
— Да ты что? Как ждать? У меня детей трое, Васька четвертый.
В трубке что-то щелкнуло, и ветер, так мешавший все время, на мгновение затих, и в этой мгновенной тишине Фрося услышала, как Люська радостно произнесла:
— Приезжай. Буду ждать. Согласна.
— Люська! — закричала Фрося. — Ты что такое говоришь? Тебе за вранье зарплату платят? На что я согласна? С ума сошла? Сейчас же передай, чтоб не приезжал. Слышишь, Люська?
— Крыльцова, заканчивайте разговор, ваше время истекло! — Голос прозвучал так строго, так категорично, что Фрося усомнилась: Люськин ли это?
— Как заканчивать? — заволновалась она. — Он возьмет и всамделе приедет?
Но Люська уже отсоединила телефон, и в трубке вместо ветра установилась могильная тишина.
Так и пришлось Фросе отправиться домой несолоно хлебавши. Досадно ей было, что так по-дурацки все вышло, но где-то в глубине души тихонько ворочалась радость: все-таки есть где-то в мире человек, который думает о ней, хочет слышать ее, видеть. Кто ж он такой? Люська сказала — старшина. Значат, здоровый, с усами. Фросе почему-то хотелось, чтоб непременно были у него усы, лихо закрученные вверх, как у того артиста в кино, как же его фамилия? Тоже старшину играл, солдат учил уму-разуму. Других учит, а сам… Шуры-муры по телефону разводит. Смех, да и только…
Вернувшись домой, Фрося залезла на печь и притаилась как мышь. Дети о чем-то ее спрашивали, она не отвечала. Ей казалось, что заговори она — и уйдет из души то таинственно-трепетное, что заполняло ее. Потому она и молчала.
Юля, встревоженная необычным поведением матери, тоже притихла, сидела у окна и смотрела на звезды. Зато Гаврош горланил во все горло песню. В другой бы раз Фрося всыпала ему за всякие песенки, но сегодня не до того ей было. Какое-то добродушное равнодушие охватило все ее тело, а тут еще дух от печки словно теплым туманом обволакивал мысли. Уже засыпая, почувствовала, что кто-то подбивается ей под бок. Пощупала рукой — Оксанка.
— Ты чего, дочунь?
Оксанка промычала что-то непонятное, засопела сладко.
Так и заснули они в ту ночь, обнявшись, и спали крепко, без сновидений, пока Юлюшка не растолкала.
— Мам, на работу опоздаешь.
По дороге на ферму будто невзначай повстречался Фросе Василий.
— Признавайся, с кем вчера по телефону любезничала?
— С человеком, — отрезала Фрося. — А ты что ж думал: раз бросил, не подберут? Еще как подберут! Скоро в сваты приедет.
— Нужна ты кому! — рассмеялся Василий. — Да еще с тройным прицепом!
— Тогда посмеешься…
«Ну, чего бы не жить? — думала она, глядя на распухшего, но еще трезвого с утра мужа. — Жить и радоваться жизни. Сыты, здоровы, чего людям еще надобно? Куда их волокет?»
Целую неделю Василия не было, и Фрося понемногу успокоилась: никто нервы не рвет, никто не корюзится. Конечно, тяжело в хозяйстве без мужской руки, но пусть лучше тяжелей, зато на душе радостней. К тому ж дед Степочка приходил подмогнуть: вместе с Гаврошем дров напилил, сараюшку подправил.
И на работе у Фроси было все ладно, пока не вызвали на совещание. По правде говоря, не хотела она ехать в район: не до совещаний ей было. Но председатель сказал: надо! Новый почин объявлять!
— Какой почин?
— Насчет килограммовых привесов.
— Мои телятки и так прибавляют в сутки, считай, по килограмму. Без почина.
— Это ваши. А надо, чтоб все прибавляли. Вот вы и обратитесь с призывом ко всем телятницам района.