Домой Фрося возвращалась автобусом — не стала дожидаться колхозной машины. К тому ж надо было еще побегать по магазинам. Юле она купила шелковое платьишко: по желтому полю синие цветики, будто незабудки рассыпаны, Гаврошу — куртку с молниями, а Оксанке — книжку с картинками.
Себе Фрося тоже купила обнову: туфли на высоком каблуке с ремешками, что завязывались аж на икре. Ни у кого из деревенских она не видела таких туфель — вот позавидуют. А может, посмеются. Первой Глашка зайдется: «Во, во, в таких только навоз чистить». Все равно купила — глянулись они ей, особенно ремешки бантиком.
В автобусе играла музыка, так что ехать было одно удовольствие. И вдруг остановка, перегородил дорогу шлагбаум. Фрося высунулась в окно, стала ждать поезда. Впереди автобуса стояла телега, дальше мотоциклист с рюкзаком, полным буханками городского хлеба. Одна буханка даже не вместилась в рюкзак и торчала поверх завязок. Лошадь и потянулась мордой к этой буханке. Она так осторожно кусала хлеб, что мотоциклист ничего не замечал и продолжал спокойно сидеть за рулем. Возница же видел все это, но не отдергивал лошадь: дескать, пусть полакомится. Зато закричал с обочины дороги пастух:
— Эге-гей! Смотрите, что делается!
Он пас козу у железнодорожной насыпи и все, что творилось у переезда, считал, очевидно, своим кровным делом. Тут и началось. Мотоциклист соскочил с мотоцикла, сбросил наземь рюкзак так, чтобы объеденная буханка покатилась в пыль, и взял за грудки возницу.
Дальше Фрося не слушала: в ход пошли такие слова, что уши вяли. Дерущихся окружили, стали давать советы:
— Почисть ему вывеску: ишь распустил лошадь!
Другие возражали:
— Хлеба ему жалко.
Возница, маленький, щуплый мужичонка, как мог, отбивался от рослого мотоциклиста, кричал писклявым голоском:
— Хлеб государственный и конь государственный!
— Я тебе покажу — государственный.
Пастух привязал козу и тоже подошел — из любопытства, чем дело кончится. Дело не кончалось, потому что в спор ввязывалось все больше и больше народу, застрявшего на переезде. Все были так увлечены, что не заметили, как прогремел мимо товарняк, и шлагбаум открылся. А на шлагбауме висит коза и уже не блеет, а лишь сучит в воздухе копытами. Толпа отхлынула от дерущихся и бросилась выручать козу.
— Ты что ж, сучья морда, куста не нашел, к шлагбауму козу привязал? — накинулись они на пастуха.
— Я думал — на минутку.
Вот уж смеялась Фрося, глядя, как снимали подвешенную к шлагбауму козу. А пастух лишь бестолково бегал вокруг и плаксиво гнусавил:
— Уж задаст мне старуха за козу. Добро б яловка, а то котная.
Козу общими усилиями все же со шлагбаума сняли. Ни одна машина не тронулась с переезда, пока не заблеяла коза и не дала деру в придорожные кусты.
Дома Фрося первым делом рассказала детям про козу, а потом уж приступила к раздаче гостинцев.
Детям гостинцы понравились, хотя Гаврош попробовал и покапризничать.
— У Вальки Скворца и на рукавах молнии.
— Ты с Валькой не равняйся, у него мать продавщица.
Загремело в сенях — в гости пожаловал дед Степочка.
— Ты что ж это пехом? — спросил он Фросю. — Аль не взяли тебя?
— Не взяли.
— Значит, как на совещание — так на машине, а как с совещания — на автобусе?
— Да я и сама не стала ждать председателя. Побоялась, что ругаться будет.
— За что?
— Всю я им обедню испортила. Надо было новый почин объявить, а я…
И она рассказала деду Степочке о своем выступлении с трибуны совещания.
— Ну и что ж они? — засмеялся дед Степочка.
— Рассердились. Хотя для вежливости и похлопали.
Деду Степочке она тоже привезла гостинец: рубаху в синюю и красную клеточку. Дед рубаху примерил:
— На смерть сгодится.
— Отдавай назад, — обиделась Фрося.
Но он рубаху не отдал, вызвал ее в сени, зашептал таинственно:
— Угадай, кто к тебе в гости пожаловал?
— Кто? — испугалась Фрося.
— А кого ты приглашала по телефону?
— Я? Приглашала?! Да это Люська надо мной посмеялась. Будто с кем-то разговаривала. А я — дура — уши развесила.
— А вот и не развесила. Приехал. Скорым поездом.
— Да кто приехал-то? Толком скажи!
— Ну, заочник твой, Заграй.
— Ой, мамушки мои…
Фрося опустилась на окованный железом ларь, закрыла лицо руками, заплакала:
— Мало мне своего горя, еще этот на мою голову.
— Вот и пойми вас, женщин, — ругнулся дед Степочка. — К ней человек с доброй душой, а она…