И все же он наткнулся на пень, упал, позвал тихонько:
— Помоги мне, Фрося. — Она подала руку, чтоб помочь ему встать, но он потянул ее к себе в мягкую, душистую траву: — Давай посидим, потолкуем. Мы ведь как следует и не поговорили.
— А чего говорить-то? Разве тебе такая нужна?
— Какая?
— Невезучая. Да с тройным прицепом. Тебе бы молодую да свободную…
— Сердцу не прикажешь.
Они сидели возле баньки в густой траве, и Фрося все его убеждала, что не пара она ему и незачем ему с ней связываться, такой воз на себя взваливать.
— А если любовь? — спрашивал он.
— Да какая любовь? В наши-то годы… Смех один…
Но это были лишь слова, которыми она, как могла, защищалась от него, а сердце в груди так и трепыхалось. Ничего не могла с ним Фрося поделать, а еще с руками, они так и тянулись, чтоб приласкать, приголубить. Вон ведь какой он несчастный…
— Сирота я, — говорил Заграй, — а верней — подкидыш. В поезде меня нашли. Проводница вышла, а я в тамбуре лежу и ору благим матом. Она туда-сюда, кинулась мать искать, а ее и след простыл. Ну, сдали в детдом. Там я и вырос… А поезда не люблю.
— А мать… Так тебя и не искала? — спросила Фрося.
— Зачем же ей искать, раз подкинула?
— Может, одумалась… Всяко бывает.
— Эх ты, добрая душа, — сказал Заграй, — даже такое оправдать можешь?
— Нет, такое не могу, — ответила, помолчав, Фрося.
Она уже представила себе, как мчится поезд, грохочет всеми колесами, а в тамбуре, маленький, мокрый, орет брошенный дитенок, и проводница мечется по вагонам, ища и не находя его мать. Как его поднимают и несут в вагон, и кругом много любопытных: мальчик или девочка? И как зовут? И находят на груди у малыша записку с именем и днем рождения…
Фрося все это представила, и так жалко ей стало подкидыша. Но она постаралась заглушить в себе эту жалость.
— А может, ты все это придумал? — спросила она.
— Зачем? — не понял Заграй.
— Чтоб меня разжалобить, а потом тоже бросить.
— Ну что ты такое говоришь?!
— Прости. И правда, язык без костей. Мелет что ни попадя.
— Обними меня, — вдруг попросил Заграй.
— Ой, да ты что? — испугалась Фрося. — Увидят.
— Кто? Разве что звезды. Смотри, сколько звезд на небе.
Она вздохнула.
— Какие звезды? Разве мне до звезд? У Оксанки вон живот всю ночь болел. Мается, а сказать не может.
— Явором пахнет…
— Гаврош от рук отбивается.
Заграй отвернулся и замолчал. Обиделся, знать.
— Мы будто на разных языках с тобой разговариваем, — наконец произнес он.
Фрося тоже молчала.
В самом деле — на разных. У нее вон сколько забот: и дети, и Васька, и жить негде, а он — вольный казак. Иди куда хочешь, делай что хочешь. Дивилась она ему: ну, что он к ней-то привязался? Неужто и вправду любовь?.. В это она не верила, не могла поверить. Он тянулся поцеловать ее, она не давалась. Стараясь отвлечь, загадывала совсем про другое:
— А правда, деревья красивше людей? Люди бегают, суетятся, друг дружку изводят, а деревья стоят себе, лишь головами покачивают: «Эх вы, люди, разве ж вы люди?» — Над ними, невидимые в темноте, шумели дубы, шелестели листвой, будто что рассказывали. — Прилетят с другой планеты, — продолжала Фрося, — станут людей искать и подумают, что люди — это деревья. Начнут с ними разговаривать: «Здравствуйте. Мы прилетели с другой планеты, хотим с вами дружить. А эти муравьишки, что бегают вокруг вас с топорами да пилами, мы их уничтожим. Потому что они злые. Сами не живут и другим жить мешают».
— Разве я тебе мешаю?
— Что ты? Я не про тебя. Вообще про людей. А как ты думаешь, они любить могут?
— Кто?
— Деревья.
— Не знаю. Мстить могут.
— Как это?
— У нас в роте солдат был один. На полигон выедут, так он вместо мишени все в березку норовил попасть. Ну, она ему и стала мстить. Идет солдат, она обязательно веткой ему по лицу хлестанет. Другим ничего, а его отхлещет.
Луна выкатилась из-за леса, и тогда, освещенная луной, всплыла из темноты печка. Ее длинная труба была как указующий в небо перст.
— А ты-любил кого-нибудь? — спросила Фрося.
Заграй задумался.
— Пожалуй, нет.
— А я многих, — призналась Фрося. — Ну, Васька не в счет. А артиста этого, с бородкой. Картавит который. Ну, прямо помирала. Еще французского президента — забыла, как звать его… Вот это мужчина!
— И это ты называешь — любила? — засмеялся Заграй.
— Смейся, смейся, а позови они за собой — и пошла бы. Все бы бросила. Детей в охапку и пошла б. Еще мне этот нравился, что по телевизору про разные страны рассказывает. Лысый, но такой завлекательный. Правда, за ним бы не пошла.