На его крик прибежали с фермы доярки, и мать, не разобравшись, в чем дело, тут же накинулась на отца:
— Ты что это, а? Нашел с кем — с дураком связался? Да у него знаешь сколько по свету дружков? Рука руку моет. А у тебя? Один-единственный друг — лес дремучий. Ну, и ступай к нему. Собрался и топай! У, дурень, башка садовая!
Доярки решили помочь матери и тоже стали кричать, кто на Саню, кто на отца, и только Алиса стояла, как воды в рот набравши, тихая и печальная. Отец тоже молчал, лишь глядел куда-то поверх голов, в небо, и была у него в глазах такая тоска, что Леха понял: в лес ему пора, в лес, в болото, куда-нибудь, только б подальше отсюда.
Леха так остро почувствовал его тоску, что даже зажмурился, как от резкой боли. И тотчас же — вот чудо! — затихли все голоса, исчезли все люди — синий-синий свет разлился вокруг, как от камня со дна вира, и уже из этого синего снова стали возникать голоса, хоть были они совсем не похожи на те, которые он только что слышал. И тоже из синего встал Саня Маленький и сказал тоненько:
«Ты прости меня, Михаил, зазря я погорячился. Никаких соток я отбирать у тебя не буду, да и в суд не подам. Зачем ты мне сдался?»
И доярки тоже загудели ему вслед:
«Михайло Иваныч, прости нас, не кори и становись лучше у нас бригадиром. Хватит нам мучиться с этим недородком. Покомандуй ты нами, ведь, знаем мы, ты мужик справедливый».
Отец слушал их и слегка улыбался, словно никому не верил. Может, и поверил бы он одному человеку — Алисе, но та молчала. И тогда стало вдруг Лехе страшно. Он не знал почему, а страшно. Словно нырнул на дно вира, а вынырнуть никак не может. Сердце забилось у него, забилось, как у цыпленка, и Леха открыл глаза. Сначала он даже не понял, где он и что с ним, но все было так, как и было. Кричали доярки, яростно, наперегонки, и Сани прыгал перед отцом, потрясая своим крохотным кулачком, а мать плакала. Леха протиснулся к матери, прижался к ее ноге и попросил, как Натка:
— Мам, не плачь. Чего ты?
Потом взглянул на отца. Тот все так же молча стоял, глядя в небо, а тут мотнул головой, как конь, когда из узды рвется, и пошел, не разбирая дороги, на доярок, на Саню Маленького. Все расступились перед ним, и остался на дворе один Леха. Отец подошел к нему, взял за руку и сказал:
— Пойдем. Я ведь в лес тебя взять обещался.
Леха и раньше уже много раз бывал в лесу, и один, и с отцом, но сегодня он шел по лесу и удивлялся, будто в первый раз его видел. Смотри-ка, деревья тоже как люди. Дубы, будто мужики, крепко стоят на толстых ногах, ветки высоко в небе полощут, березки чуть ниже, что бабы, — махонькие, зябкие, руки тонкие, к земле опущены, а под дубами и березками — папоротники — дети малые.
Куда они шли с отцом, Леха не знал, а только знал, что шли к солнцу. И в самом деле, солнце в лесу — рукой достать. Протянуло лучи свои между веток и держится, оторваться от земли не хочет.
«Вот бы ухватиться за луч, — думает Леха, — да и взобраться по нему на небо, а оттуда как крикнуть»:
— Эёй, люди добрые! Я вас вижу, а вы меня нет!
Отец укоризненно смотрит на Леху, и черные густые брови его недовольно сходятся на переносице.
— Ты что кричишь? Лес крикунов не любит.
И опять они долго идут молча, думая каждый о своем, пока Леха наконец не выдерживает.
— Пап, а пап, — спрашивает он, — а как ты думаешь, Саня и родился таким?
— Каким «таким»?
— Ну, маленьким.
Отец немного помолчал, словно не знал, что ответить.
— Маленькими, сынок, все рождаются. Только потом жизнь одних в рост гонит, а других к земле гнет. Думаешь, и ему сладко всю жизнь тремя бабами командовать?
— А тебе? — спрашивает Леха.
— Что мне?
— Не скучно бывает в лесу? Целый день-то?
— Нет, — смеется отец, — в лесу весело.
Отец ходит в лес не просто так, а на работу — это Леха знает, только какая ж это работа, думает. Работать — это косить, лен брать, коров доить, а он ходит по лесу, и все. То вешку зачем-то поставит, то указатель к столбу прибьет. А то остановится возле какой-нибудь осинки, ухо к стволу приложит, послушает, а потом ладонью погладит, словно она его знакомая. На Лехин глаз, так все деревья в лесу одинаковые, а отец каждое что ни есть деревце знает, молодое оно или старое, здоровое или больное. Завидует Леха отцу: вот бы и ему так, и просит:
— Пап, научи.
А отец смеется, не учит, только говорит:
— Гляди.
Леха во все глаза глядит, но ничего такого не видит, видит только, что отец зарубки на тех деревьях ставит, где дятел долбит. Поставит зарубку и скажет: