— Вернулся солдат?
— Спит, бедолага.
— Ну-ка, разбуди!
— Да ты что? Пусть отдыхает…
— Разве время сейчас отдыхать?
— То-то, что время. За четыре года, чай, умаялся…
А потом уж ничего не слышал, потому что густая черная шпрейская волна захлестнула его, потянула на дно.
— Кто умеет хорошо плавать, шаг вперед! — скомандовал лейтенант.
Федор еще ничего не успел сообразить, а шагнул, ведь он и в самом деле хорошо плавал. Шагнул и лишь потом подумал: «А зачем?»
— Нужно переправиться на тот берег, замаскироваться и оттуда вести корректировку наших батарей. Все ясно?
— Ясно!
— Ну, а раз ясно — выполняйте!..
Если бы он знал заранее, что все так получится, он бы ни за что не признался, что умеет хорошо плавать. Одно дело ведь просто так, купаясь, плыть, а другое — при полной амуниции, под огнем противника. Намокшая в студеной весенней воде одежда тянула его на дно. Он изо всех сил бил по воде руками, ногами, — чтобы удержаться на поверхности, — захлебывался и все-таки плыл, не слыша ни разрывов снарядов, ни свиста пуль, — плыл, потому что до смерти не хотелось ему утонуть в этой черной чужой воде.
До противоположного берега осталось не так уж далеко — он увидел этот берег в свете взлетевшей ракеты, но лучше б и не увидел, потому что последние силы оставили его. «Все — тону». И вдруг ноги его почувствовали дно, а в сознании — толчком — вспыхнула и затрепетала надежда: а что, если пройти по дну?
Собрав остаток сил, он рывком оттолкнулся от дна и вынырнул, хлебнул воздуха и снова ушел под воду. По дну он снова шагнул два раза и снова вверх — на воздух. И так шаг за шагом он медленно, но упорно продвигался к берегу. Это продолжалось долго, мучительно долго, а может, ему так казалось. И наступила минута, когда он наконец понял, что выплыл, что спасен.
Это было чудом, что он все-таки выплыл, переправился через реку, ставшую линией боя, чтобы уже с того, еще чужого, берега вести корректировку огня. И он вел ее, под пулями, под разрывами снарядов, под слепящим огнем своих и вражеских ракет, пока не ослепило совсем. Жгучим огнем полоснуло по телу, потом где-то далеко-далеко, будто в громе, раскололось небо.
…Очнулся Федор в госпитале. Здесь он узнал, что наши части форсировали ту злосчастную реку и ушли дальше на запад. Лишь Федор не мог никуда уйти от этой реки — с тех пор он почти каждую ночь все плыл и плыл через нее, проклятую, и все никак не мог выплыть…
…Федор открыл глаза, увидел над собой желтый, весь в суковатинках потолок.
— Ух, — обрадовался он, — кажись, выплыл.
Лежал он на кровати, утопая в мягкой перине, и медленно отходил от сна, вспоминая, где он и что с ним произошло.
Голова гудела от тяжелого сна. Он повернулся на бок, оглядел избу. Уже солнце пробивалось в окна, золотило чисто вымытый пол, хотя по углам еще и лежали ночные туманные тени. А где же Арина? Приглядевшись, он увидел ее лежащей на диване. Свернулась калачиком, прикрыв тело полушубком. Коса ее растрепалась во сне, рассыпалась по белым голым плечам. И, глядя на эту косу, Федор так ясно вдруг вспомнил…
…Вернулся он тогда с финской войны и тут же свалился с воспалением легких.
Федор лежал в закутке, отгороженном от света ситцевым пологом, но все рвался куда-то: стрелять, рубить, уничтожать проклятых врагов.
Лишь на третью неделю отступили враги, и тогда, измученный, обессиленный неравной борьбой, Федор открыл глаза. Первое, что он увидел, была коса, пушистая и золотая, как лен. Она качалась прямо перед его лицом, застя собой весь белый свет. Слабой, непослушной еще рукой он отвел от лица эту косу и увидел девушку, испуганно глядевшую на него.
Федор хотел спросить, кто она и откуда, но губы его запеклись от жара. Он только и смог прошептать:
— Пить.
— Сейчас…
Девушка скрылась за пологом, но тут же опять появилась, принесла кружку воды, а когда наклонилась над ним, коса съехала с ее плеча, упала ему на шею, и Федор тихонько рассмеялся.
— Ты чего? — удивилась девушка.
— Щекотно.
Федор пил воду и глядел на девушку. Ему хотелось сейчас только одного, чтоб вода в кружке никогда не кончалась. Когда же она все-таки кончилась, он облизнул губы, спросил:
— Ты чья?
— Ничья, — ответила девушка и отвернулась, пряча лицо за цветастым пологом. Но вдруг быстро наклонилась к самому его уху, горячо прошептала: — А хочешь — твоей буду? Потому что люблю тебя без памяти!
Он задохнулся от этих слов, от этого внезапного признания, не поверил:
— Как — любишь?