Тот и в самом деле не слушал, потому что поравнялся с избой рыжего Максима.
— Живой? — спросил он у Кузьмы.
— Живой. Недавно вернулся. Без руки.
Уйти из деревни, не повидав своего друга, Федор не мог, потому и свернул к Максимовой калитке, но того дома не оказалось. Замызганный мальчишка вытер рукавом нос, с гордостью заявил:
— Батяня в поле. Он теперь у нас председатель.
— А где в поле? — спросил Федор.
— Вон за конюшнями. Пашет.
— Председатель и сам пашет? — удивился Федор.
— Больше некому.
Федор оглянулся на Кузьму.
— Вот что, топай-ка ты в город один. Мне с Максимом надо повидаться.
— Надо так надо, — согласился Кузьма. — Тебе что? А я на службе. В ночную смену сегодня. — Он подмигнул Федору: — К нам надумаешь — приходи. Так и быть, похлопочу за тебя.
— Да нет уж, спасибо. Как-нибудь сам…
За конюшней открылось поле, широкое, до самого горизонта, и где-то в середине его еле виднелся одинокий пахарь на гнедой лошаденке. Когда-то он вспашет это поле?
По одичавшей, заросшей травой стерне Федор двинулся к пахарю. «Как же он пашет, с одной рукой-то?»
Максим тоже увидел его. Вывернув из борозды плуг, он бережно опустил его наземь, а солнце, отразившись от гладко отполированного лемеха, так больно ударило Федора по глазам, что пришлось прикрыть их ладонями. А Максим уже бежал ему навстречу, и пустой рукав его рубахи бился на ветру, надувался пузырем.
— Федюха, друг! Вернулся?
— Как видишь…
— Да ты, гляжу, целый! Ну, слава богу. Есть хоть кому колхозную печать сдать.
И он полез в карман за печатью.
— Погоди, не суетись, — остановил его Федор, — давай хоть обнимемся, солдат.
— Так ведь обнимать нечем! — И Максим яростно затолкнул пустой рукав под ремень.
— А что ж ты один? Еще не вернулись, что ли?
Максим снял с головы картуз, и рыжие нечесаные волосы забились под ветром.
— Кому возвращаться-то? Титовы все пятеро полегли, Венька Карташев. Петька с Гераськой в самом начале войны сгинули. Да и тебя уж похоронили. А ты — вот он… Ну, молодец! Дай хоть поглядеть на тебя! Герой, ну, право слово, герой!
— А Сашка Красунок? Володька Чернышев?
— Сашка пропал без вести. А Володька?.. Вчерась похоронка пришла. Думали, раз война закончилась, значит, все — живем. А похоронки до сих пор идут.
— Неужели никто не вернулся?
— Почему никто? Кузьма. Да и тот в город сбежал. Так что ни одного мужика на всю деревню.
— Ну, а себя ты не считаешь?
— Какой я мужик? Так — полмужика…
Они присели на зеленеющую облогу, закурили. Максим махорку, Федор папиросу «Беломор». Он предложил папиросу и Максиму, но тот отказался:
— К самосаду привык. Дух от него домашний.
Сидели, молчали. Дымки вились над ними: от папиросы — синий, от самокрутки — желтый. Поднимаясь выше, они смешивались в желто-синий клубок, но клубок этот тотчас же и таял, растворившись в чистом парном воздухе. У ног их чернела пахота, глянцевито поблескивая на отвалах только что прошедшего плуга.
— Хорошо-то как! — вздохнул Федор. — Землей пахнет. Весна.
— Да какая весна? Считай, уже лето на дворе. А мы еще не отсеялись…
На телеге, запряженной двумя тощезадыми коровами, подъехал мальчишка, лет двенадцати. Деловито сунув за пояс кнут, спросил:
— Дядя Максим, куда картошку сгружать?
— Оставь на телеге. А коров отпряги — пусть попасутся.
— Это чей же? — спросил Федор.
— Васьки Титова старшой. И за ним еще трое. Сиротами остались.
— А Варвара?
— На мине подорвалась. Пошла в лес малины собрать, ну и зацепилась. По кусочкам в гроб собирали.
Федор смотрел на парнишку, как он ловко распрягал коровенок, бойко управляясь с гужами и чересседельниками, спросил:
— Кто ж их растит?
— Мы и растим. Колхозом.