Мотоциклист порылся в кармане кожаных брюк, вытащил трубку и сунул ее в рот.
- Курить, понимаешь, бросил, сосу теперь пустую, как грудной младенец. Чахотка у меня.
- У дяди Юсупа тоже чахотка, - сказал Талиб.
- Плохое дело. Я в тюрьме две вещи приобрел: образование и чахотку. Вернее, образование в тюрьме, а чахотку на каторге. Мне очень повезло. Был я литейщиком на заводе в Москве, книжки иногда почитывал, а в тюрьме меня жизнь свела с образованнейшими людьми. Три года я с ними пробыл, они занимались со мной по очереди, подготовили за гимназию. И алгебру, и геометрию, и русский язык с литературой. Говорили: выйдешь на поселение, сможешь сельским учителем быть. Мне это очень по душе - быть сельским учителем. Глухая такая деревня в лесу, молоко, ягоды, картошка своя, речка недалеко, вода синяя, а по берегу, по зеленой траве ходят белые гуси. Понимаешь, синяя вода, зеленая трава и белые гуси. Это мне на каторге так мечталось. А вот вышло все иначе, партийный долг иного требует. Да и не смог бы я в деревне, я городской человек, толпу люблю, сутолоку… - Твой отец кто? - спросил он, пряча трубку обратно в карман брюк.
- Кузнец, - ответил Талиб.
- Самая пролетарская профессия. Ты ему помогаешь в кузне?
- Он два года в России, его на работы взяли.
- Теперь вернется скоро, небось написал уже.
- Он ничего не пишет, ни одного письма.
- Понятно, - сказал мотоциклист. - Ты меня зови дядя Федя. Пшеницын. А мать чего делает?
- Умерла она три дня назад, - сказал Талиб.
- Понятно. - Федор опять вытащил трубку и сунул ее в рот. Больше он ничего не говорил до тех пор, пока не подошли те два солдата, которых они обогнали в пути.
- Понимаете, хлопцы, - сказал Пшеницын солдатам. - Мы должны вежливо войти, предъявить ордер и на законном основании произвести обыск. Чтобы все было аккуратно. Пошли. И ты иди с нами: посмотришь, как генералы живут.
Они подошли к парадному, и Федор с силой крутанул вертушку звонка, на котором было написано: «Прошу повернуть». Дверь приотворилась, и в щелку выглянула пожилая женщина в фартуке и косынке.
- Ох, господи! - испугалась женщина. - Вы к кому?
- Обыск! - сказал Пшеницын.
Дверь тут же захлопнулась, и Федор опять с силой крутанул звонок. В доме послышались голоса, и хриплый бас прогудел:
- Минуточку, господа.
Вскоре дверь распахнулась настежь.
Маленький лысый старичок с венчиком серебристого пуха вокруг лысины, с большими и пышными седыми усами стоял в передней. На нем была домашняя курточка со шнурами на груди, генеральские брюки с красными широкими лампасами и мягкие войлочные шлепанцы.
- Прошу вас, господа большевики. Я долго ждал вас.
Федор Пшеницын пропустил солдат вперед, а сам прошел вместе с Талибом.
- Вот ордер, - сказал он генералу.
- Даже ордер? - иронически удивился генерал. - Зачем такие формальности? Я готов ко всему.
Федор нахмурился и очень резко сказал:
- Откуда вам известно, что будет все?
За спиной генерала стояли две женщины, одна пожилая, в фартуке, та, что в первый раз отпирала дверь. Другая - очень молодая, красивая, в черном платье с белым воротничком и белыми манжетами.
- Кто это? - кивнул Федор на женщин.
- Моя невестка Вера Павловна, - ответил генерал. - Учительница. А это кухарка Лизавета.
- Хоть бы ноги вытерли, - сказала кухарка.
- Тише, Лиза, не надо, - прошептала генеральская невестка.
Солдаты ухмыльнулись и посмотрели на свои пыльные сапоги, Федор тоже.
- Правильно, - сказал он. - Ведь ей убираться.
Все вытерли ноги о коврик, а Талиб снял кауши.
- Этот мальчик, очевидно, представитель туземного населения? - с той же иронической миной спросил генерал. - Представитель народа?
- Разговорчив ты больно, ваше высокопревосходительство, - ответил ему один из солдат, тот, что был старше. - Будет тебе ехидничать, поехидничал свое.
Обыск начали со столовой. Заглянули под стол, растворили дверцы большого буфета, набитого таким количеством посуды, какого Талиб ни в одном магазине не видел; отодвинули от стены диван, заглянули в стоящие в углу высокие часы с золотым циферблатом, сверкающим золотом маятником и двумя тяжелыми гирями. Едва Пшеницын отвернулся от часов, как в них раздалось шипение, затем какая-то музыка и они пробили шесть раз. Стрелки показывали два часа дня.
- Это почему они шесть раз бьют? - спросил у генерала молоденький солдатик, стоящий у входа в столовую.
- Испорчены, сбился бой, - ответил генерал.
- Починить надо, - строго заметил солдатик.
- Вы часовщик? - спросил генерал.
- Нет. Непорядок это. Два часа всего, а они шесть бьют.