- Отдайте мне их, - сказал Рахманкул. - Это, кроме того, мои личные враги. Я заплачу.
Офицер колебался, но недолго.
- Если за них положена награда, я сам могу ее получить, - сказал он и решительно взял у Рахманкула горящий факел.
- Я буду жаловаться караван-беги, - возмутился тот и окончательно погубил собственный замысел.
- Ты слуга караван-беги, я слуга самого куш-беги, - сказал офицер и обратился к ожидавшим его приказания бандитам. - Хватит, пошли!
- Ладно! - Рахманкул махнул рукой. - Я без них тоже обойдусь, но пусть эти два ташкентца никогда не вернутся в Ташкент. Сделай это.
- Оттуда, - офицер махнул рукой в сторону цитадели, - никто не вернется.
Арестованных вывели на ночную улицу.
Глава десятая
УЧЕНИК ПАЛАЧА
Весна тысяча девятьсот восемнадцатого года навсегда войдет в тысячелетнюю историю Бухары как один из самых кровавых и страшных периодов в жизни этого древнего города. О событиях той весны писали потрясенные современники, их изучают ученые в наши дни, потому что историю преступлений так же важно знать, как и историю подвигов.
Замечательный таджикский писатель и ученый, Садриддин Айни, чье имя известно во всем мире, был одной из жертв дикого эмирского произвола. Во многих его книгах описано то кровавое время, страшные бухарские тюрьмы, пытки и казни.
Садриддин Айни был арестован за год до описываемых здесь событий, его приговорили к семидесяти пяти палочным ударам. Мало кто выдерживал такое зверское наказание.
У меня нет слов, чтобы рассказывать об этом. Но вот как описывает истязание сам Айни.
«Рубашку мне закатили до самой головы. На мостике уже было приготовлено не менее полсотни кизиловых палок, каждая в полтора аршина длиной и в большой палец ноги толщиной.
Палачи начали бить меня - каждый со своего бока, приговаривая: «Раз, два, три, четыре…» Они били меня своими палками поочередно, как кузнецы бьют молотами по одному и тому же куску железа: только один отрывал палку от моей спины, на нее уже обрушивалась палка другого. Так они обрабатывали меня от шеи до крестца. С каждым ударом из моего тела брызгали струйки крови, разлетались во все стороны куски мяса и кожи. Было нестерпимо больно. Но я обрел в тот момент такие силы, такое терпение, что, не мигая, смотрел прямо в глаза сановникам, считая позором стонать и плакать перед этим гнусным зверьем, перед этими тиранами.
В то время как палачи били меня палками, сановники и муллы, стоявшие около меня, били меня кулаками по лицу и по голове.
Но вот я услышал, как голос одного из палачей произнес: «Семьдесят пять»… По знаку куш-беги палачи прекратили избиение. Ни стоять, ни идти я не мог. Тюремщики подхватили меня под мышки и снова поволокли к Обхане[4]. Раскачав, они швырнули меня в камеру.
…Арестанты освободили циновку, на которой обычно сидели, и положили меня на нее спиной, подложив под голову вместо подушки два кирпича. Из моего тела лилась кровь. Все во мне горело и снаружи и внутри, всюду кололо, как будто в меня забивали раскаленные гвозди. И в то же время я дрожал так, словно меня обложили льдом: зубы мои стучали от озноба. Циновка, на которую меня положили, по убеждению старых опытных арестантов, была единственным лечебным средством для тех, кто получил семьдесят пять палочных ударов. По их мнению, раны, если ими не приложиться к циновке, должны загноиться. Но поскольку к этой циновке прикладывались своими изувеченными спинами десятки людей, получивших то или иное число ударов, то она стала похожа на доску мясника - так много было на ней ссохшихся сгустков крови и присохших кусочков мяса.
Так как я дрожал, то арестанты накрыли меня всеми своими одеждами, предупредив, что мне следует сразу сбросить все это с себя, если вдруг появится надзиратель, - иначе всех арестантов ожидало наказание. Эти одежды были полны вшей, и они копошились в моих свежих ранах, как черви в гнилом мясе».
Садриддину Айни еще повезло. Его и тех, кто был схвачен вместе с ним в апреле тысяча девятьсот семнадцатого года, освободили русские революционные солдаты из Ташкента, Самарканда и других городов. Они пришли на помощь жертвам произвола и вопреки указанию Временного правительства стали лагерем у городских стен Бухары. Эмир вынужден был отпустить узников.
Это было в апреле тысяча девятьсот семнадцатого года.
После Октябрьской революции, как раз в то время, когда муллы и проповедники, бухарские министры и реакционеры затеяли новую, еще более страшную резню, эмир увеличил свои вооруженные силы, закупил много оружия у белогвардейцев и за границей, установил связи с тогдашним правительством Афганистана и Англии.
4
Обхана - темница, находившаяся в бухарской цитадели возле конюшен эмира, откуда в нее стекали вода и нечистоты. Сейчас в цитадели музей. Я видел эту темницу и другие тюрьмы Бухары.