— Камера-обскура, — сказал Садык. — Красивое слово…
— А что, если мы сейчас все вместе сфотографируемся? Прямо пойдем на пустырь и все вместе сфотографируемся.
…Хорошо, что на пустыре никого не было.
— Мы сделаем так, — сказал Садык. — Я поставлю фотоаппарат на землю, все станут вон там, я прицелюсь, сниму крышечку и побегу, чтобы стать рядом.
— А ты получишься? — спросил Закир.
— Конечно, получусь. Он сказал — надо считать до десяти или даже до пятнадцати.
Садык долго пристраивал аппарат, подкладывал под него камни, прицеливался, заглядывал в матовое стекло — для этого ему приходилось ложиться на землю — и наконец сказал:
— Нет, так не выйдет. Надо, чтобы кто-нибудь стал на четвереньки, а аппарат мы поставим ему на спину.
— Кто же станет? — сказал Эсон. — Ведь кто будет под аппаратом, тот на фотографии не получится.
— Тогда сегодня фотографироваться не будем, — сказал Садык. — Темнеет быстро.
— Сегодня! Сегодня! — закричали все, и больше всех Закир: он держал в руках мяч и очень хотел фотографироваться.
— Конечно, сегодня, — сказал Эсон. — Надо тянуть жребий.
Самая короткая соломинка досталась Эсону.
— Может быть, Рахим лучше? — сказал Эсон. Он всегда отыгрывался на своем младшем брате.
— Ничего! Когда новую пластинку достанем, ты с мячом будешь фотографироваться, — утешил его Садык. — Становись на четвереньки.
Эсон колебался.
— Лучше я стану, — согласился Рахим, — Я в другой раз, меня отдельно и с мячом.
— Нет, я, — возразил Эсон.
— Хватит спорить, — сказал Садык, — уже темнеет. Становись скорей… О, теперь совсем другое дело!
Садык смотрел в матовое стекло и прицеливался так, чтобы ребята получились во весь рост. Справа он оставил место для себя.
— Э, слушай, опусти голову, всех заслоняешь! — сказал он Эсону. — Опусти, тебе говорят!.. Вот теперь не двигайся. — Садык снял матовое стекло, закрыл объектив крышечкой, вставил кассету, вытянул задвижку. — Теперь все замрите! — скомандовал он, снял крышечку с объектива и в три прыжка оказался рядом с ребятами. — Раз, два… — начал считать он. Садык для верности решил считать до пятнадцати.
И тут он увидел, что Эсон поднял голову и с любопытством смотрит на четверых своих товарищей.
— Опусти голову! Голову опусти! — чуть не плача с досады, крикнул Садык. — Заслонил все!
— Чего? — спросил Эсон.
— Опусти башку! — Кудрат показал Эсону кулак.
— Не двигайся, — сказал Кудрату Садык, — так с кулаком и получишься.
Наконец Эсон сообразил или подействовала угроза — он наклонил голову. И тут только Садык заметил, что Эсон и сам-то весь приподнялся. «Эх, сбил наводку! — подумал Садык, но ребятам ничего не сказал: чего их расстраивать! — Ноги, конечно, не вышли, но лица могут получиться».
Он подошел к Эсону, несильно ткнул его кулаком в шею, закрыл объектив и кассету.
— Пошли домой! Я думаю, что-нибудь да вышло.
И по дороге в город, и в спортивном магазине, и во дворе у Ивана Кустова Кудрат все время помнил о печати, а если и забывал про нее, то, когда вспоминал, страшно пугался и ощупывал себя. И на пустыре Кудрат помнил про печать.
Фотоаппарат они отнесли на чердак, а когда проходили мимо махалинской комиссии, пожалуй, только один Кудрат обратил внимание на вывеску «Пошел в исполком». «Неужели до сих пор не вернулся? — подумал он. — Это хорошо. Значит, он не хватился печати».
4
Поздно ночью вдоль арыка скользила тень мальчика. Это был Кудрат. Для кого-то другого этот день, может быть, и был удачным, а для него — слишком много тревог и разочарований. Бутсы, которые стоят восемь рублей, печать, испорченная пластинка — и вот теперь не хватало бы еще попасться. Ночь такая лунная, все видно лучше, чем днем. Кудрат перелез через дувал, шмыгнул в конторку. Там было темно. Ощупью найдя стол, Кудрат приподнял крышку и сунул печать на место.
Дверь, которую он плохо затворил, вдруг начала со скрипом отходить. Скрип испугал мальчика. Он оглянулся и вдруг увидел, как во всё расширяющейся бело-голубой полосе лунного света появляются очертания знакомого человеческого тела. В лунном свете на полу в черной луже крови лежал Махкам-ака…