— Успокойтесь, мальчик мой, — Пенумбра повышает голос и поднимает ладони, унимая меня. — Успокойтесь. Не так быстро.
— Вот, — говорю я и показываю на пакет, будто это какое-то дохлое животное. Почем мне знать, может, там и есть дохлое животное, или, к примеру, только его кости, аккуратно сложенные в пентаграмму.
— А-ахх, — вздыхает Пенумбра. Обхватив пакет длинными пальцами, он проворно забирает его со стойки. — Как здорово.
Конечно, там не коробка с костями. Что там, я знаю точно, и знал с той минуты, как бледнолицый посетитель вошел в двери, и почему-то правда меня еще больше ошарашивает: ведь, получается, все, что тут происходит, — это не просто чудачества одного старика.
Пенумбра разрывает коричневую обертку. Под ней книга.
— Новое прибавление в нашем фонде, — говорит он. — Festina lente.
Книжка совсем тонкая, но очень красивая. В жемчужно-сером переплете из какого-то муарового материала, на свету отливающего серебром. Корешок черный, и на нем жемчужные буквы «Эрдеш». Новая строчка в Дальнеполочном списке.
— Давненько у нас не было новых поступлений, — говорит Пенумбра. — Надо отметить. Погодите, мой мальчик, не уходите.
Он проходит в заднюю комнату мимо стеллажей. Слышу стук его туфель на лестнице в кабинет по ту сторону двери с табличкой «Не входить», за которую я никогда не заглядывал. Он возвращается с двумя пластиковыми стаканчиками, вставленными один в другой, и бутылкой скотча, полупустой. На этикетке написано «Фицджеральд», и на вид лет ей не меньше, чем Пенумбре. Разлив по полдюйма золота в каждый стакан, он подает один мне.
— Теперь, — говорит он, — опишите его. Посетителя. Прочтите из журнала.
— А я ничего не записал, — признаюсь я.
Строго говоря, я вообще ничего не сделал. Я всю ночь слонялся по магазину, держась подальше от стойки, боясь трогать пакет, смотреть на него и даже думать о нем слишком усердно.
— Ах, но это должно быть в журнале, мальчик мой. Вот, рассказывайте и пишите. Я слушаю.
И я рассказываю, одновременно записывая. Так мне становится легче: будто странное событие дистиллируется из моей крови на страницу через темное острие авторучки:
— В магазин заходил спесивый болван…
— Э… Пожалуй, будет разумнее этого не писать, — непринужденно замечает Пенумбра. — Лучше скажем, что у него был вид… экстренного курьера.
Ага, ладно:
— В магазине побывал курьер по имени Корвина, который…
— Нет, нет, — Пенумбра останавливает меня.
Прикрыв глаза, он трет переносицу.
— Погодите. Я объясню, потом запишете. Он был необыкновенно бледен, глаза как у хорька, сорок один год, плотный и с неэстетичной бородой, в костюме из мягкой шерсти, однобортном, и с действующими пуговицами на манжетах, и в черных кожаных туфлях с острыми носами — так?
Точно. Туфель я не заметил, но Пенумбра на раз вычислил того типа.
— Ну, разумеется. Его зовут Эрик, и его дар — настоящая драгоценность.
Пенумбра поболтал скотч в стакане.
— Пусть даже он слишком рьяно выполняет свою роль. Это он перенял у Корвины.
— А кто же этот Корвина?
Смешно говорить, но:
— Он вам кланяется.
— Да уж конечно, — Пенумбра закатывает глаза. — Эрик от него без ума. Как многие из молодых.
Уклонился от вопроса. Помолчав мгновение, он поднимает глаза и ловит мой взгляд.
— Тут у нас не просто книжный магазин, как вы, несомненно, уже догадались. Здесь еще и своего рода библиотека, одна из множества по всему миру. Другая такая же в Лондоне, в Париже — всего дюжина. Среди них не найдешь двух похожих, но назначение у всех одно, и Корвина надзирает за всеми.
— То есть он ваш босс.
От этих слов Пенумбра мрачнеет.
— Я предпочитаю думать о нем как о нашем попечителе, — говорит он, задерживаясь немного на каждом слове. Это «нашем» не проходит незамеченным, и я улыбаюсь.
— Но, подозреваю, Корвина с радостью согласился бы с вашим определением.
Я пересказываю, что Эрик говорил о книгах на коротких полках — и о непослушании Пенумбры.
— Да, да, — со вздохом говорит Пенумбра. — Это я уже проходил. Дурь. Душа библиотек в том, что они все разные. В Берлине Кёстер с его музыкой, в Петербурге Грибоедов с огромным самоваром. А тут, в Сан-Франциско, самое яркое отличие среди всех.
— Какое?
— Ну как: у нас есть книги, которые люди правда могут захотеть прочесть!