И такую-то «куколку» — в Клиши! за что? За то ли, что она выполняет свое провиденцияльное назначение? За то ли, что у нее и maman[37] была куколка и воспитательницы — куколки, и подруги юности — куколки? За то ли, что и у покойного ее мужа штабс-ротмистра Неугодова, селезенка играла при одной мысли, что у него в доме будет… «куколка»?
Конечно, серьезно быть спутником жизни такой «куколки» должно быть несколько глуповато; но смотреть и млеть со стороны, или быть штабс-ротмистром и видеть, как она порхает, как все ее радует и все огорчает и как она при этом, сквозь слезки, лепечет: ах, я ведь совсем-совсем глупенькая! — воля ваша, это высокое эстетическое наслаждение! Нет, надо непременно послать Nathalie деньги, и даже как можно скорее, потому что она, пожалуй, ненарочно и фальшивых документов наделает. Разве она знает? разве она может что-нибудь взвесить, предвидеть, различить? Nathalie… un coeur d’or.[38]
— Деньги у меня готовы, — произнес я твердо.
— Mon oncle!vous êtes un coeur d’or![39]
— Но с двумя условиями, — продолжал я, — во-первых, мы сегодня обедаем вместе…
— Ах, mon oncle! не только обедаем, но и весь вечер, весь день… сколько угодно!
— Во-вторых, мы сейчас же редактируем вместе телеграмму Наташе, разумеется, от твоего имени. Это необходимо выполнить как можно скорее. Nathalie — милая; но именно поэтому-то она и способна наделать глупостей.
Мы присели к столу и соединенными силами редактировали следующее:
««Paris. Grand hôtel.
Nathalie Néougodoff.
Pâques deux jours banques fermées. Après-demain aurez somme voulue. Venez Pétersbourg prison pour dettes abolie. Pouvez tout acheter sans payer.
Néougodoff»[40]
— Ты понимаешь, — сказал я, когда депеша была готова, — если ей не пообещать, что она может здесь покупать без денег, то она скажет себе: зачем же я туда поеду? Тогда как на этих условиях ей будет, наверное, лестно воротиться на родину.
Но Феденьку вся эта процедура, по-видимому, повергла в печальное настроение.
— Ах, maman, maman! — произнес он, грустно вздыхая.
— Что такое: maman? Maman как maman! Не у одного тебя, и у других. Вон у твоего школьного товарища Самогитского, которого быстрой карьере ты, помнишь, как-то раз позавидовал, так у него maman прямо на содержании живет, а он не только не грустит, но даже пользуется этим!
— Ах, дядя-голубчик! ведь вы не знаете… Монрепо-то наше уж продано!
— Как! Монрепо!
— Да, Монрепо… le sable, то бишь, les cendres de mon père![41] Продано, дядя, продано!
— Однако… вы шибко!
— Все продано, больше и продавать нечего, а она — то в Ницце, то в Париже!.. Поверите ли, однажды даже вдруг в Систове очутилась… зачем? И отовсюду шлет телеграммы: argent envoyez![42] А где я возьму!! Вот и теперь: если б не ваша помощь — где бы мне эти четыре тысячи франков добыть!
Сердце мое вновь екнуло: плакали, стало быть, мои денежки! Однако ж я кое-как скрепился и произнес:
40
«Париж. Гранд-отель. Наталии Неугодовой. Пасха, два дня банки закрыты. Послезавтра получите нужную сумму. Приезжайте Петербург долговые тюрьмы упразднены. Можете все покупать не платя. Неугодов».