— Знаешь, Наина, — задумчиво сказал Гурьян Павлович, — я помню, как ты, совсем еще девочка, появилась у нас. Ты писала тогда лучше…
Каштанкина расплакалась и выбежала.
Тягостное молчание нарушил Ферапонт Тайна. Он прочел басню о пуговице и нитке. Началось обсуждение.
— Где авторское кредо? — строго спросил студент Нулин. — Квинтэссенция размазана. Суперпозиция штампов. Дешевая морализация с намеками на альтруизм.
Баснописец стоял багровой колонной.
— Врешь ты, парень, — зло сказал Ферапонт Тайна. — Я знаю, врешь. Нутро у тебя порченое, оттого и мучаешься.
Назревала ссора.
— Друзья, — мягко заворковал Балабухин, — мы отклонились.
И он начал читать свою новую повесть «Я — кержачка». До полуночи дремали пегасовцы, запутавшись в одинаковых героях повести.
Прошло полгода. Слава Лыбин окреп. Ему открылась тайна слов. Чистый лист бумаги больше не пугал. Он сколачивал рассказы быстро и однообразно, как ящики. Перо бегало резво, сюжеты рождались без усилий.
Городская газета напечатала его новеллу. Все чаще заботливый взгляд Гурьяна Павловича останавливался на Лыбине.
— Слава, — сказал Балабухин однажды, — я хочу предложить журналу твой рассказ «Будни богов».
Начинающий был счастлив.
«Признали!» — думал он, выходя на улицу.
Он шел домой, ощущая в себе великую силу.
В тот день Лыбин проснулся рано. За окном суетились птицы. Земля кружилась в утреннем танце перед зеркалом неба.
День был необычный: вышел журнал с его рассказом «Будни богов»…
Весь институт ходил смотреть на талантливого мэнээса, Вздыхали, спрашивали про гонорар, пересказывали сюжеты из личной жизни, советовали и уходили. Потом Лыбина вызвал завлаб.
Он вошел в кабинет. Завлаб поднялся из-за стола и медленно двинулся к Славе.
Слава отступал в угол. В углу он замер, бледнея. Завлаб приблизился, несколько секунд рассматривал сотрудника, затем поцеловал его холодный лоб и сказал: «Поздравляю!»
Все складывалось прекрасно. Но радость омрачалась работой. Творчество звало Лыбина, он мучился в институте. Расчеты вызывали отвращение, и диссертация умирала, не родившись. Он сидел за таблицами, но образы и сюжеты шныряли перед глазами. Промучившись до зимы, Слава не выдержал.
Он пошел на исповедь к Балабухину.
Писатель слушал его с сочувствием.
— Мне нужно время, — страстно бубнил Лыбин. — Много свободного времени…
— Есть один меценат, домоуправ. Возьмет дворником, — сказал Гурьян Павлович. — Много свободного времени. Но шаг серьезный…
Три дня думал Лыбин. Трудно уходить из науки в ЖЭК. Но толстые сборники манили Славу, и он решился…
Был январь. Небо намыливало щеки Земли снежной пеной, и дворники, молчаливые парикмахеры улиц, брили тротуары. Слава Лыбин был среди них.
Свободного времени у него было много, но писать он почему-то стал хуже. Из редакций ему возвращали рукописи с вежливым отказом. Сначала он переживал, года через два смирился, а еще через год вдруг обнаружил, что писать ему не о чем, да и не хочется.
В институте о Лыбине постепенно забыли. Но дворник из него получился толковый, и начальник жилищной конторы постоянно ставил его в пример…
НЕ СТЫДИТЕСЬ БЫТЬ НЕЖНЫМ
Промозглым осенним вечером по темной улочке райцентра шагал маляр Гребешков. Он возвращался с лекции «Только для мужчин», прочитанной в Доме культуры заезжим доктором, и был взволнован. Если раньше жизнь казалась Гребешкову простой и понятной, то теперь, после лекции, в голове его теснились разные мысли, от которых становилось неспокойно.
На лекцию он попал случайно, когда пил пиво в буфете Дома культуры. Всех, кто были в буфете, в принудительном порядке пригласили в полупустой зал и заставили слушать маленького человека с печальными глазами. Сначала Гребешков сидел хмурый, ругая себя, что влип из-за пива и теперь должен терять время на пустую трепотню. Он считал, что жизнь сама учит мужика амурному ремеслу, а если не учит, — значит, это не мужик. Но, странное дело, чем дальше Гребешков слушал лектора, тем интересней и тревожней на душе становилось. Откровенно и без всякого стеснения доктор разбирал разные житейские ситуации, заставляя зал то улыбаться, то затихать. И Гребешков вдруг понял, что семейная жизнь его скучна и уныла, и то, что он считал порядком в супружестве, на самом деле есть заблуждение.