Через час, плотно позавтракав в Доме отдыха, Акилов, в пестрых югославских плавках, с достоинством входил в прозрачную воду. Он плыл брассом, высоко держа голову и брезгливо отталкивая редких медуз. Усталость, накопившая ся за год, растворялась в Черном море. Хотелось петь. У буйка Акилов перевернулся на спину, разбросал по воде руки и, жмурясь от ярких лучей, тихо замурлыкал: «У той горы, где синяя прохлада…»
На берег он вышел, подтянув живот и расправив плечи. Он нравился себе, что бывало с ним не часто. Натянув на голову полотняную кепку, он устроился на лежаке и принялся изучать публику.
Справа от Акилова загорала молчаливая чета. Супруги молча ели фрукты, молча купались и так же молча загорали. Говорить им, видно, было не о чем. Слева от Акилова расположилась компания из трех мужчин и трех женщин. Все шестеро были средних лет, поджары и веселы. Они дурачились в море, играли в карты, ели огромный арбуз и держались очень непринужденно.
«Богема, наверно», — решил Акилов, ловя себя на мысли, что завидует этим людям. В них была какая-то раскованность, уверенность в себе. Они отдыхали легко. Акилов так не умел. В нем постоянно копошилось множество мыслей, воспоминаний, прожектов, бог знает что выплывало из памяти, не давая ему раскрепоститься.
Среди пляжной публики было немало одиноких женщин, но заводить знакомства Акилов не собирался. Он относил себя к породе однолюбов и, кроме того, очень дорожил душевным покоем. Стоило ему обратить внимание на какую-то женщину, как в голове его тотчас щелкало предохранительное реле, и грешные мысли отступали…
Прошла неделя. Дни были похожи друг на друга, но их однообразие устраивало Акилова. Он не любил перемен и чувствовал себя спокойней в устойчивом мире. После обеда он отдыхал в своем бунгало, часам к пяти снова брел на пляж. Вечером совершал морскую прогулку на катере или ходил в кинотеатр. На экскурсии ездить ленился. Перед сном читал и, засыпая, удовлетворенно отмечал, что день прожит благополучно.
К концу второй недели погода переменилась. Задул ветер. Со стороны Турции потянулись низкие серые тучи. Море разыгралось. Двухметровые волны обрушивались на берег, доползая пенистыми языками до тентов. Пляжи опустели. Давление падало, и небо набухало фиолетовой тяжестью. К вечеру, наконец, ударил ливень. Ничего похожего Акилову прежде видеть не приходилось. Дождь стоял над побережьем сплошной стеной. Молнии непрерывно разрывали небо, и вспыхивающие трещины слепили мертвым сварочным сиянием. Перекатываясь, грохотали раскаты, словно за тучами сталкивались гигантские шары. Акилову казалось, что потоки поды вот-вот подхватят его хибару, закружат и понесут в море.
Ливень продолжался всю ночь. Утром Акилов вышел в сад. Небо было по-прежнему затянуто тучами. В лужах валялся инжир, сбитый дождем. Было душно и сыро. О пляже нечего было и думать. После завтрака Акилов отправился бродить по городу. Дорога, в конце концов, привела его к базару.
У входа на рынок стояли молодые цыганки, повторяя негромко: «Жувачка! Жувачка!». Небритый человек, поравнявшись с Акиловым, тихо спросил: «Выпьем чачу?» и, заметив его удивление, быстро исчез.
Острый запах специй и трав висел над рынком. Шум, гам, теснота оглушили Акилова, и он, подталкиваемый со всех сторон, двинулся в глубь гагринского чрева. Глаза его успевали замечать лишь отдельные лица над горками овощей и фруктов. Запомнились старец в папахе, счищающий щеточкой пушек с крупных персиков, и продавец арбузов с полуметровым ножом.
Накупив груш, орехов и вареной кукурузы, Акилов начал протискиваться к воротам, как вдруг в небе громыхнуло, и почти сразу же ударили крупные капли. Люди ринулись в укрытия. Самые везучие успели заскочить в магазины. Акилов прильнул к металлической сетке овощного ларька, и козырек крыши защитил его от струй. «Когда же это кончится?» — в тоске подумал он и тут заметил молодую женщину, семенившую под дождем. Она пыталась на ходу открыть японский зонтик, но, вероятно, что-то в нем заело; зонтик был похож на птицу с подстреленным крылом. Женщина беспомощно оглянулась.
— Бегите сюда! — неожиданно для себя крикнул Акилов. Потеснившись, он уступил часть «жилплощади» промокшей незнакомке.
— Благодарю вас, — сказала она, сворачивая зонтик. — Я даже растерялась.
Они стояли молча. Акилов делал вид, что не обращает на нее внимания. Он смотрел, как водяные гвозди врезаются в асфальт, потом увидел мокрые босоножки соседки и, косясь, точно конь, стал изучать ее. Это было обычное создание лет тридцати, худенькое, темноволосое, стриженное под мальчишку. Узкое лицо, нос с горбинкой, слегка раскосые черные глаза, под ними — едва заметные морщинки. Тонкие губы были сжаты.