У меня никогда не было карманных денег. Мать работала на заводе и получала немного. Отец жил со второй семьей и давал нам столько, сколько хватало на скудную, но достойную жизнь. Даже те деньги, которые дарили мне бабушка, тетки и дядья на еврейский праздник Хануку, я отдавал матери. И она брала. Настолько мы нуждались в деньгах. Мне хотелось покупать книжки и приглашать девочек в кино. Нужны были карманные деньги. А поблизости в кладовке стояла бесхозная виолончель. Никому не нужная рухлядь! Египетский саркофаг! Однажды я дождался, когда на коммунальной кухне никого не было, схватил черный деревянный футляр с виолончелью и выскочил на улицу. Это было утро на Большом проспекте Петроградской стороны Ленинграда. Утро летнего дня. Поливальные машины развесили капельки воды на кустах сирени и акаций. Мимо меня проходили гордые девочки в летних платьях и легких юбочках. Они помахивали косичками и не обращали внимания ни на меня, ни на виолончель. Были каникулы. Я перешел из восьмого класса в девятый. Шуршали и искрились дуги троллейбусов. Люди спешили на работу. Я никуда не спешил. Я просто не знал, что делать с украденной виолончелью. То есть знал конечную цель: обменять виолончель на карманные деньги, которых хватит на развлечения до конца летних каникул. Продать виолончель кому угодно или куда угодно! Но кому и куда? Никто даже не поворачивал головы в мою сторону. Я начал вспоминать разговоры взрослых о денежных ситуациях, когда надо было срочно что-нибудь продать, чтобы продержаться до следующей получки. В нашей семье такие ситуации возникали несколько раз. Например, при окончании неполной средней школы-семилетки родители для учеников и учителей устраивали празднование в складчину. Для этого требовались деньги: на вкусную еду, чай с тортом и подарки учителям. Мать отнесла в скупочный магазин колечко с изумрудом. Словом, медленно бредя по Большому проспекту в сторону площади Льва Толстого, я припоминал названия разных магазинов, куда можно было что-то сдать и получить деньги: немедленно (скупочный магазин), оставить вещь на хранение в ломбарде и получить деньги под залог или, наконец, сдать вещь или предмет на комиссию, когда деньги дают только после продажи вещи или предмета. Что-то предостерегало от скупочного магазина. Какая-то безвозвратность была в самом названии: скупка. В нем, безусловно, таилась неизбежность прощания навеки с виолончелью. Я хитрил сам с собой, придумывая невероятные ситуации, почти мистические: что, если старичок-виолончелист вернется (ведь все говорили, что он ушел) и потребует отдать свой инструмент? Или у меня заведутся (тоже мистическим образом!) деньги, и я захочу снять виолончель с продажи в комиссионке или выкупить из ломбарда?! Со скупкой это было бы невозможно. Все равно что пытаться приклеить к деревьям отлетевшие листья: были и нет навсегда! Итак, ломбард или комиссионка! Ломбард помещался поблизости от Ситного рынка в мрачном здании из обгоревшего еще во время немецких бомбежек кирпича. Комиссионка музыкальных инструментов находилась, если мне не изменяла тогда и не изменяет теперь память, — на набережной реки Карповки. Я выбрал комиссионку. Около входа стояли и прогуливались люди, безразличное выражение лиц которых было чистой иллюзией. На самом деле они охотились за редкими инструментами. Ждали таких, как я, которым надо было срочно избавиться от скрипок, виолончелей, кларнетов — да всего не перечислишь! Сами же эти перекупщики потом перепродавали приобретенное — втридорога!
— Ну, знаете, существовали и другие варианты, — вмешался Герман в рассказ. Мы с вами примерно одного возраста, — глянул он в мою сторону. — Отлично помню, как мой отец покупал старые поломанные инструменты и с энтузиазмом ремонтировал их. Это была его страсть и хобби.
— Именно такого рода виолончель приобрела моя мама для меня. Она была старая, но знаменитого мастера, и ее, прежде чем продать маме, отремонтировали. Я как раз закончила школу-семилетку при консерватории, — сказала Лиза. — А потом такая же виолончель появилась у сестры Ани.