Что было делать? Он отправился в храм Афродиты, захватив с собой кошелек с золотыми монетами, накопленными за годы утомительного ведения учебных дискуссий в своей Академии под платаном. Он знал, что деньги явятся единственным ключом, который откроет ему ворота храма Афродиты и позволит увидеть возлюбленную. Ибо иначе, как возлюбленная, Философ не называл юную Гетеру. Он постучался в ворота. Ему открыла привратница, наверняка из старых, никуда не годных гетер, которым позволено доживать свой век в подвале храма, некогда предоставлявшего им свои лучшие покои. Философ дал безобразной старухе с провалившимся носом несколько драхм за право войти внутрь. По дорожкам парка, разбитого вокруг храма, прогуливались прекрасные женщины в полупрозрачных шелковых туниках. Это были гетеры, готовые к принесению сладостной жертвы богине любви и красоты Афродите. Философ жадными глазами разглядывал прогуливавшихся гетер. Одни мечтательно кружили по дорожкам в одиночку, другие бродили группами, сходясь, чтобы о чем-то поболтать и вскоре разойтись, чтобы встретиться с другими и обменяться мнениями или новостями. Все они были молодыми, красивыми, цветущими женщинами: созревающими, созревшими или вступающими в пору окончательной зрелости. Другие переходили в возраст, когда все труднее и труднее находить себе партнера по жертвоприношению Афродите. Время от времени та или другая гетера подходила к Философу и заводила куртуазный разговор, как это и положено им было делать при появлении нового посетителя храма. Сила их женской привлекательности была так велика, что Философ на некоторое время терял контроль над собой и шел за той или иной гетерой во внутренние покои храма, в прохладную буфетную комнату, где хранилась в глиняных тонкогорлых амфорах коллекция редких вин. Часть амфор присылали храму послушники со священной горы Афон, куда никогда не ступала нога женщины. Афонские терпкие вина были метафорой мужской неудовлетворенной страсти. Философа угощали ароматными винами и приятной беседой. Он оставлял несколько драхм. Но дальше этого дело не шло. Философ надеялся встретить свою пятнадцатилетнюю. Ее не было ни в монастырском парке, ни в буфетной комнате, ни в переходах из одних покоев храма в другие. Он слонялся бесцельно по дорожкам и аллеям парка, окружающего храм. Постепенно одна за другой разочарованные гетеры отставали, потому что приближалось время послеполудня и охотники за жертвоприношением богине любви Афродите валом валили в храм, так что гетеры были нарасхват.
Наконец над ним смилостивилась судьба. А может быть, настоятельница храма захотела поскорее освободиться от назойливого и скупого гостя. Старая сгорбленная прислужница, закутанная в мышиного цвета покрывало, прошлепала мимо него в разбитых временем и старческим плоскостопием сандалиях и прошамкала:
— Пойдем за мной, странник. Я приведу тебя к ней.
Философ последовал за прислужницей. Они миновали главный придел храма со статуей Афродиты, колоннами и боковыми ложами. Ковровые лежанки с посетителями, развалившимися в обнимку с гетерами, не были видны гостям, бродившим вместе со свободными еще гетерами по главному помещению храма, которое было украшено многочисленными статуями Афродиты в окружении упитанных мраморных мальчуганов, вооруженных луками и стрелами, отравленными сладостным ядом любви.
Главный зал, где совершались жертвоприношения богине любви, остался позади. Полутемный коридор привел старую ведьму и ее спутника к широкой площадке, в которую выходило несколько дверей. В одну из них ткнула старуха сморщенным кулаком и, прежде чем Философ спросил, где они находятся, исчезла в полутьме коридора. Он постучал в указанную дверь. Никто не откликнулся и не открыл. Он постучал настойчивее и прислушался. Ему показалось, что слабый голос ответил: «Войди!» Философ надавил на дверь, которая отворилась со скрипом, и вошел в келью. Ибо это была монастырская келья, в которой проводят часы уединения монахи или монахини. «Да ведь и правда: разве жизнь гетеры не есть послушничество и самоотречение?» — осенила Философа простая мысль. Эти прекрасные женщины, встретившиеся ему в парадных помещениях храма Афродиты и на дорожках храмового парка, просто-напросто монахини. Физическая жизнь их проходит в роскоши и наслаждении, а духовная — в кельях, в таких, как эта. «Что же тогда свободная любовь?» — спросил себя Философ и услышал всхлипывания, доносившиеся из угла кельи. Зрение его привыкло к полутьме, и он различил в углу комнаты лежанку и свернувшуюся на ней женщину. Она плакала, уткнувшись в подушку. В очертаниях ее фигуры, в полусогнутых длинных ногах, в трепетании плеч было столько мучительно знакомого, что, даже не видя лица, он узнал свою возлюбленную, свою пятнадцатилетнюю.