Дурову, который «тоже поэт» и которого Плещеев тоже числит среди своих близких друзей, о Насте не молвлено ни слова. Эта материя доверяется только опытному сердцеведу. Хотя последний, казалось бы, не обладает богатством впечатлений на этот счёт.
«До ссылки Фёдора Михайловича в Сибирь, – пишет доктор Яновский, – я никогда не видал его даже «шепчущимся», то есть штудирующим и анализирующим характер какой-либо из знакомых нам дам или девиц, что, однако же, по возвращении его в Петербург из Сибири составляло одно из любимых его развлечений»[162].
Знакомые «дамы и девицы», о которых упоминает Яновский, принадлежат, разумеется, к приличному кругу. Но, может быть, изобразитель петербургских углов совершал свой «психологический практикум» в той среде, которая была недоступна наблюдениям добропорядочного мемуариста?
В «Записках из подполья» главный герой, которого трудно почесть за образец благородства, обращает к Лизе свои высокочувствительные монологи. Указуя на градус её падения, он рисует одновременно умилительные картины возможного семейного счастья. Сокрушительную пошлость этих воззваний автор старается подчеркнуть эпиграфом – «из поэзии Некрасова»:
Цитата довольно пространна. Достоевский обрывает её самым немилосердным образом:
И т. д., и т. д., и т. д.
Пожалуй, такие стихи мог бы написать и Плещеев. (Хотя, разумеется, без неповторимого рыдающего некрасовского звука.)
«– Любишь ли ты маленьких детей, Лиза? я ужасно люблю, – говорит Подпольный (которому, заметим, всего двадцать четыре года: столько в 1849 году было Плещееву). – Знаешь – розовенький такой мальчик, грудь тебе сосёт, да у какого мужа сердце повернется на жену, глядя, как она с его ребенком сидит!»
«– Что-то вы… точно по книге», – отвечает герою бедная Лиза. И «что-то как будто насмешливое вдруг опять послышалось в её голосе», – добавляет автор.
Р.К. Жуковский. Разъезд из Александринского театра. 1843 г.
Тут, как выразился бы другой писатель, герой понимает, что он открыт. «Больно укололо меня это замечанье», – нехотя признается он.
Меж тем Лиза не хотела обидеть героя. Она лишь случайно отметила литературность подхода. Она не догадывается о том, что её ночной собеседник – тоже мечтатель.
Своими нравоучительными речами герой «Записок из подполья» предполагает вызвать именно такой педагогический результат. Не сталкивался ли со схожими ситуациями Достоевский в своей докаторжной жизни?
«Прощайте, жду Вашего письма скоро, – заканчивает своё послание автору «Белых ночей» Плещеев. – Не забудьте мне сообщить сведения о Насте»[163].
Но адресат письма, погружённый, как мы помним, в другие заботы, очевидно, замедлит с ответом[164]. И пребывающий в неизвестности и тревоге Плещеев спешит напомнить о своей просьбе особым письмом. «Напишите мне, прошу Вас, что-нибудь о Н<асте>. Мне очень хочется знать, что с ней», – настоятельно требует он. Засим на автора «Бедных людей» возлагаются новые комиссии – очевидно, ввиду их деликатности изъяснённые на французском языке: «Если у вас будут деньги, не забудьте о ней, дорогой. Вы мне должны немного, отдайте ей этот пустяк. Я тоже постараюсь послать ей что-нибудь, но нет ничего верного в этом низком мире. Я и сам без денег, совсем растратился»[165]. У «неслужащего дворянина» Плещеева практически нет средств.
Александринский театр в С.-Петербурге
В самом конце 50-х, после каторги, автор «Бедных людей» займёт у получившего наследство поэта огромную сумму – тысячу рублей. Он будет выплачивать долг до конца своих дней. (Остаток вернёт уже Анна Григорьевна.) Но сейчас, мучимый жестоким безденежьем (и – неотданным долгом Спешневу!), успел ли он возвратить «этот пустяк»?
«Если бы вы только знали, – заканчивает Плещеев, – как мне будет больно, если она опять вернется к прежнему. Дорогой друг, постарайтесь так устроить, чтобы она до моего приезда не ушла бы из дому. Это было бы самое большое одолжение с вашей стороны»[166].
164
В бумагах Плещеева не были найдены ответные письма Достоевского. Их либо не было вовсе, либо, как уже говорилось, Плещееву удалось в числе прочих бумаг уничтожить их перед самым арестом.