И все же Джорджу было больно. Он слишком гордился, что ладит со своей обожаемой красавицей-дочерью. Может быть, теперь он излечился от своей любви? Или просто бичевал себя за глупость? Я никогда не видел его таким возбужденным. Он шумно вздохнул и сказал:
— Самое ужасное в молодых женщинах — то, что они думают только о своих чувствах. Впрочем, это свойственно всем женщинам. Просто с возрастом они слегка успокаиваются.
Я ответил:
— Мой опыт этого не подтверждает.
— Нет? Ну что ж, тебе лучше знать. — Он покачал головой и растерянно посмотрел на меня. — Я совсем забыл, что Клио и Илайна ровесницы. Тьфу ты, опять ляпнул невпопад!
— Они говорят, что во всем виноваты гормоны, — сказал я. — Послушай, мне очень жаль, что у вас с Илайной нелады. Наверно, это был женатый человек, который не желал, чтобы его жена узнала об измене. Поэтому Илайна ничего тебе и не говорила. А сейчас он дал бедной девочке отставку. Может быть, она сама рада, что избавилась от него, но, конечно, это было очень болезненно.
Больше я ничего не мог сказать Джорджу и переключился на двух «Вязальщиц снопов». Девушка, изображенная на переднем плане оригинала, была в черной шляпе с широкими полями, однако позади слабо виднелся желтовато-коричневый чепец. Я ломал себе голову, почему художник изменил первоначальный замысел. Может быть, он думал, что шляпа будет выглядеть более дерзко, сделает фигуру более выпуклой, добавит достоинства этой жене или старшей дочери фермера, которая грузила снопы на стоявшую позади телегу, а теперь отдыхает от нелегкой работы и смотрит на мир спокойно, прямо и заинтересованно. У нее были широко расставленные светло-карие глаза, правильные черты, решительные и в то же время нежные, но меня привлекало главным образом выражение ее лица.
Я сказал:
— Похоже, она не собиралась мириться с глупостью. Причем с глупостью любого рода.
Джордж засмеялся.
— Эта девушка? Нет. Она очень уверена в себе, правда? Решительна, но без нахальства или самодовольства. В каком-то смысле очень современна. Ты точно ухватил суть ее характера.
Он больше ничего не заметил.
Меня это не удивило. Люди видят то, что хотят увидеть. Я слегка заострил черты лица девушки, сузил подбородок и нос, усилил зеленый оттенок в карих глазах, и теперь с холста на меня смотрела Элен. Но Джордж продолжал видеть в ней крестьянскую девушку с распущенными рыжеватыми кудрями, рассыпавшимися по обнаженной шее и косынке.
Джорджа не назовешь ненаблюдательным. Возможно, его ввело в заблуждение то, что у обеих женщин, у оригинала и копии, был одинаковый взгляд, прямой и спокойный. Вязальщица снопов, современница Французской революции, и дантист, которая живет примерно двести лет спустя, были одинаково уверены в себе и казались дерзкими без вызова, словно обе хорошо знали свое место.
Меня ошеломило их сходство. Это могло быть простой случайностью или тем, что они обе родились в мирных местах. Суффолк восемнадцатого века мало напоминает тихий городок в Суррее, где выросла Элен, но устоявшийся уклад жизни и консерватизм чем-то объединяют их.
Когда я познакомился с родителями Элен, они верили, что война (ненадолго нарушившая их привычную жизнь) закончилась и все скоро вернется в обычное русло. Отец Элен был присяжным поверенным; у матери были свои деньги, наследство от крестного. Это давало им возможность содержать большой (и уродливый) дом в псевдотюдоровском стиле, платить горничной, садовнику, постоянно проводить отпуска в Европе, быть членами гольф-клуба, абонировать теннисный корт и бассейн. Они делали пожертвования во всякие благотворительные общества и в фонд консервативной партии. Такая жизнь казалась им если не идеальной, то вполне приемлемой; они признавали, что можно жить и по-другому, но были довольны собой и ни к чему не стремились. Я предполагал, что они воспротивятся нашему браку, и не ошибся. Когда Элен сообщила родителям, что собирается выйти замуж за «художника», они были в шоке. Правда, выяснив, что речь идет не о маляре или декораторе, они слегка успокоились, и наш визит к ним прошел вполне благополучно, однако они долго не могли смириться с тем, что их зять не адвокат, не врач, не агент по торговле недвижимостью и даже не дантист. Они были вежливы со мной, но особой радости от нашего брака явно не испытывали.
Родителей Элен нельзя было назвать снобами: их социальные горизонты были слишком ограничены. Досуг сводился к гольфу и бриджу; личная библиотека была данью моде (на полках стояли безликие издания Диккенса, «Кто есть кто» и «Малого оксфордского словаря»); картин в доме не было вовсе, и на стенах висели только увеличенные раскрашенные фотографии Элен и Генри в разном возрасте. Им трудно было понять, что я такое; точно так же они восприняли бы писателя, поэта, скульптора или (по немного другим причинам) дипломата высокого ранга или университетского профессора.